мы полнота. Дай нагляжусь. Мы полнота.
Ясно ежу. Птице светло. Смерть, да не та.
Мысленный дом. Медленный свет. Тени чисты.
Прошлого нет. Падает сон. Я это ты.
16. И смех, и то, что нельзя
– А знаете, что самое-то нельзяшное? Я тут подумал. (Кать, не убегай?…) Слушайте: писать про нас нельзя. Слова это смерть! Да, да, мы все чего-то пишем, и про себя, о чём же нам петь ещё… это всё чудесно, и сколь угодно талантливо, и просто… отправление здорового организма… но! Это должно оставаться фрагментарным. Нельзя «всю историю». Нельзя «всю правду». Общий нарратив – табу. Нельзя делать роман…
– Да почему?…
– …Максимум – газетный очерк… ну или уж монографию. А почему – да потому что мы тут, друзья мои, зажились. Слишком у нас хорошо для романа, понимаете? Скучно. Расслабились, раздобрели… если честно писать как есть, ну или как мы ощущаем… будет не текст, а мастурбация. И будет соблазн придумать развязку, трагедию… а это уж совсем нельзя, и не из суеверия, конечно. Просто туфта выйдет, да? Искусственность. Прогрессия Набокова получится – который уж на что умён был, в каждом отдельном тексте концы прятал идеально, но в метатексте за сорок лет всё равно нарисовалось, как на рентгене…
– Что за…
– Да нимфетки его. Которых уж так… хотелось всю жизнь. Но и понимал: нельзя дать себе волю и написать вот как хочется. Это будет провал, будет анти-литература. В литературе обязательна трагедия, облом. Моральный урок. «И понял вдруг, что я в аду»… И он раз за разом подступался к этой теме и писал – с обязательным адом. Но в чём штука-то: на продольном срезе всё равно видно, как всё сползает, как этот ад с каждым разом всё позднее у него… Смотрите: рассказ «Сказка», 20-е годы – герою всё можно, надо только выбрать, любая будет его; он выбирает нимфетку – и сразу облом, выбрал не так, даже разглядеть не успел. Потом в «Приглашении на казнь», 1935: уже горяче́е, уже разглядел, помечтал, даже обнялся невинно, но облом тем более. Повесть «Волшебник» – «черновик Лолиты», конец 30-х: ну почти, почти, уже лежит с ней рядом, спящей, уже готов и более чем готов – но она проснулась… облом и смерть. Дальше «Лолита», 50-е: тут уж совсем всё, добился, испытал. Счастлив ли герой – вопрос, но «он с ней был». Ад и трагедия настигают, но уже в самом конце. Post-coitum… И, как финал, «Ада», 60-е: это уже практически порнография, именно что ада там нет вообще, максимум… затруднения – после бурной и теперь уже полностью взаимной любви с двенадцатилетней и потом пятнадцатилетней они просто на время расстаются. Из трагедий разве что изящное самоубийство Адиной сестры младшей… которая, вишь ты, тоже с героем хотела, да он её отверг. И потом счастливое воссоединение и хэппи-энд до глубокой старости. Поглядывая на постаревшую жену… опасливо так…
– Зато он «ебаться» не писал…
– …Что?… Э-э-э… Да, Маш, ты… как всегда… слова fuck у Набокова нет, конечно. А кстати, проверю… М-да. Nor even swive, при всей его любви к словарям. Ну… простим угрюмца, был аристократ всё-таки… Я о другом, что… как видите, никакая гениальность не спасает от таких вот провалов, сползаний. Как в фэнтази – инфляция всемогущества…
– Так ведь он же выдумывал. Писал из головы… эти-то сюжеты? В реальности-то у него ничего ж такого не было? Ну и вот… без твёрдой опоры… сполз, в итоге.
– Ну да… но это неважно, в каком-то смысле мы все из головы пишем, откуда ещё… Здесь просто неизбежная логика творчества: нельзя повторяться, каждый раз надо идти дальше, где ещё не бывал… А в этой вот именно теме «идти дальше» – эквивалентно… простому соитию, которое идёт себе, неостановимо, к оргазму, и всё. И которое изобразить – будет мастурбация и ничего больше. Во всяком случае, не литература…
– А мастурбация не секс, что ли?
– Ну… секс, конечно, но я же говорю – не литература. Провал.
– Нет, погоди, это важно, мне кажется… То есть такой закон, да, что нельзя одно только счастье, надо обязательно облом? На каждого героя злодей?
– Ну… да, как бы… Be a sadist – Воннегут советовал…
– Не, Андрюш, это фигня, извини меня пожалуйста. У искусства никаких нету законов, кроме тех, что мы… нет, даже не так: кроме одного закона: торкать должно. Торкать, и всё! А как и чем, неважно. Как в биологии: выжить и оставить потомство, а уж тушкой или чучелом… Работает усложнение – будем усложняться, в других условиях лучше проще – отлично, деградируем докуда можно. И в писании: работает с моралью, торкает – будем сочинять с моралью…
– А сейчас что, мораль не работает уже?
– Да почему сразу… работает вполне себе, наша нынешняя-то. Людям же приходится по-прежнему… вопросы решать, даже и сложнее чем раньше… они хотят про это читать и писать, и смотреть. Торкает исправно. Но появляются вещи, которые по-новому торкают. Пусть через этику тоже, но по-другому совсем… не через допотопную трагедийность, понимаешь?… Вот ответь мне, почему для тебя мастурбация сейчас было ругательное?