– Да не ругательное! Просто одно дело литература, а…
– Нет, ты ругался всё-таки. Потому что – нет, я же понимаю прекрасно – представить, как Набоков этим занимается… да? А собственно, почему? Потому что он немолодой мужик? А когда, например… то совсем другие чувства, да?
– Кать, погоди, ну при чём тут чувства…
– Да как это при чём! Чувства ж это и есть торканье, будь то литература или что угодно. Просто нам неприятно, когда мы видим, что… кому-то хорошо. Смущение, неловкость… противно… Но стой, опять же не всегда, хм-м… а давай посмотрим когда…
– Вот именно. Когда не секс, а еда, например… брат Горанфло какой-нибудь, жирный боров – вполне себе симпатичный персонаж, обжорство его с удовольствием расписывается и с удовольствием читается. Почему?
– Я решу вам шутя этот жалкий пример! Да потому что племени надо держать секс в узде, надо прятать, чтоб не передрались все…
– Ну нет… Так можно объяснить только инстинкт прятаться, тем более уязвимость особая в этот момент… cover my ass… но не инстинкт стесняться смотреть, понимаешь? И главное: всё-таки мастурбация противнее, чем секс двоих, вот почему? Хотя с точки зрения «чтоб не передрались», как раз, от мастурбации опасности гораздо меньше, согласись…
– Эгоизм?
– А обжорство не эгоизм? Нет, здесь ещё что-то… Сейчас, дайте сообразить…
– …А по-моему, просто фричество.
– В смысле?
– Ну если он сам с собой – значит, ему бабы не дают, значит он фрик ущербный, фу его. И всё объяснение. А обжора как раз – воплощённое здоровье и нормальность…
– Ну да! Да! Маш, ты гений! Действительно, просто всё. Всегда были омега-самцы в племени, без шансов на самок, и самоутешались как могли. В результате мастурбация закрепилась как маркер низкого статуса и ущербности. Секс приватен, но им всё равно хвастаются, намекают, подглядывают. Мастурбацией не хвастается никто и никогда. Вот тебе и…
– Отсюда же и гомофобия, отчасти, наверно…
– Ну! И вот так оно и до сих пор, представьте? Никакие сексуальные революции это не сдвинули. То есть, конечно, теперь все знают, что пароходики это не вредно, но никто не горит желанием… показывать и смотреть. При том что какая угодно жестокость и смерть – это полёт нормальный, никто и не думает стыдиться, или хотя бы не признаётся. Учимся не выдавать передёргивание, когда цитируем: «падали старушки»… «а я лишь пнул ногой»…
– И так мы возвращаемся к литературе…
– Да. Потому что автор всегда один, по определению. В отличие от кино, кстати – там ты глазами видишь людей, разных, и мозг переключается в режим подглядывания за жизнью. А текст – это всегда монолог, одинокий голос, иллюзию живых людей там гораздо труднее… И если в тексте удовольствие, радость, счастье – особенно счастливая любовь, но не только! – наша сигнализация, врождённая, начинает верещать. Единственный способ её заткнуть – убить счастье обломом. В результате порнуха насилия, войны и всяких таких вещей – причём прямая порнуха, ну видно же, как автора прёт от этого, и без малейших тебе обломов в обратную сторону, то есть без просветов… такое у нас канает за литературу, даже и в первых рядах. «Юноша, любивший гибель»… А порнуха счастья – это нам сразу мастурбация, фи. Это нормально, вот скажи?
– Так ведь «порнуха счастья»… она вообще бывает? Пример?
– Именно! Именно! Её мало что нет, ты ж вот прям сейчас и запрещаешь нам её делать! «Ада» – провал, согласна, но не потому что трагедий мало, а просто… герой мерзкий тип, противно. И мир картонный, именно что мастурбация, натужное фантазирование, куда-то испарилась вся его наблюдательность. Притом же у Набокова полно мерзавцев было всегда, но тут он первый раз стал… не просто героем и повествователем, это тоже было, но и как бы главным содержанием всей книжки. Никакого контрапункта, все прочие персонажи – как порождения его же уродского воображения, тоже мерзости изводы, включая Аду. Беспросветно и тоскливо там всё, а вовсе не хэппи-энд…
– А раньше был контрапункт?
– Ну… Раньше вон даже «Подвиг» был – последняя вещь, наверно, в которой вообще ни одного мерзавца… тоже своего рода подвиг для него. Даже в «Даре» протагонист уже… попахивал…
– Что-о-о?!
– Да Маш, ну правда же… Самолюбование, поза, на Чернышевском зачем-то оттоптался, только потому что под руку ему… но не будем об этом, ладно, не сейчас! Я просто хочу сказать, что он вовсе не был монстром, прекрасно всё понимал. Жалостлив был вот… Но и умел бить на жалость. Знал как. Да и то, со временем – жалость всё карикатурнее, сделаннее… Сравни хоть Лужина и Пнина. Тоже прогрессия… Но и мерзавцев своих он – из той же головы вынимал. Вот совместимо у него оказалось, человек сложная штука, what else is new?