Приди Поярков в Якутск с неудачей, покайся, поваляйся в ногах у воеводы, ему было бы прощено если не все, то многое. Поярков мог бы быть только смещен для службы в каком-нибудь Киренссе, его могли бы послать для сбора ясака на Лену… И это все.
Но Поярков не повернул обратно за Даурский камень. Как призрак, возникла его дружина над Пегой ордой. Стоя на носу дощаника, с пищалью за плечами, с длинным якутским копьем в руке, с тульским мечом за зырянским цветным поясом, Поярков оглядывал новые просторы. В острожке на Умлекане он оставил сорок трупов умерших от голода спутников.
Дауры на Зее выходили из своих городов, ругали поярковцев, не давая им высаживаться на зейские берега. Поярков сжимал зубы — слишком истощены и измучены были его люди.
Но вот впереди заблестело мощное русло новой реки. Это был заветный Шилкар, как называли его тунгусы, — это был великий Амур!
В устье Зеи поярковская вольница разделилась, и 26 отважных людей пошли вперед к устью Шилкара. Но на отряд напали воины племени джючеров, которые, подобно даурам, сеяли хлеб и разводили скот. Оголодавшие, измученные люди не могли быть хорошими бойцами, и в ожесточенной битве погибли почти все в живых осталось лишь два человека.
В глубоком раздумье сидел Поярков после того, как услышал вести о гибели «передовщиков» под мечами джючеров. Десять служилых пали у стен Молдыкидича, сорок умерли голодной смертью на Умлекане, и теперь снова тяжелая потеря…
Но Поярков не сдавался. С остатками изнуренного отряда он двинулся к устью Амура. Четыре дня плыли казаки и охочие люди мимо земель «пашенных джючеров».
Это был тот же рай земной — с грецкими орехами, яблоками и гречневой кашей. Но вскоре начались владения ачанов и катков. Кто они были? Ученые, разбирая отчеты Пояркова, впоследствии решили, что ачаны не кто иные, как гольды. Тут было все больше похоже на знакомый Пояркову сибирский Север. Та же вечная пища — рыба, то же бесхлебье, а мясо — одна лишь свинина.
Якутские удальцы видели жилища ачанов, украшенные перьями орлов, видели людей, одетых в раскрашенные рыбьи кожи. Ложем их служили груды лисьих и собольих шкур. Китайское серебро было у ачанов в ходу; они делали из него кольца, которые носили не только в ушах, но и в носу. Две недели Поярков смотрел на все эти ачанские чудеса…
Потом темная амурская вода понесла казачьи лодки мимо гиляцких земель, где жили «рыбьекожие люди» — еще непонятнее ачанов. Поярков был убежден, что эти свирепые дикари живут в великой дружбе с медведями и даже ездят на них. Где было знать письменному голове, что гиляки приручали медведей не для езды на них, а ради языческих празднеств, где рекой лилась ворвань и рисовая водка, а медведю воздавались божеские почести. После таких праздников медведя обычно сажали в сани, вывозили на речной лед и там… расстреливали из луков. Видел ли Поярков в низовьях Амура глыбу мрамора с таинственными знаками, каменный стол, осыпь древнего щебня у подножий языческих памятников? И как ни учен был для своего времени письменный голова, где ему было прочесть таинственное санскритское заклинание: «Ом мани падме хум» («О ты, сокровище, покоящееся на лотосе»), выбитое на мраморе. Скорее всего Поярков ругал «поганое» язычество, оставившее здесь столь непонятные письмена. Во всяком случае, таинственные знаки, начертанные на мраморе, существовали здесь, когда Поярков совершал свой поход к устью Амура.
…Устье амурское было не за горами. Высокие берега, покрытые лесом, песчаные наносы в протоке великой реки представились взорам якутской вольницы. Поярков долго не мог выбрать места, где можно было бы высадиться для зимовья, — вокруг были великие топи.
Но скоро на берегу Амура застучали топоры, и в дальней земле у берега Восточного океана выросло русское зимовье. Здесь Поярков мог отдыхать от даурских тягот, греться у костра, писать свои «скаски».
«Те землицы людны и хлебны, и соболины, и всякого зверя много, а те реки рыбны, и государевым ратным людям в той землице хлебной скудости ни в чем не будет», — выводил прилежным полууставом письменный голова. Он писал о том, каких неведомых людей «оленных тунгусов улагирей» довелось встретить ему на Брянде-реке, о «тунгусах-биралах» на Силимбе (Селемдже). (Это было первое сведение о народе бирарах.)
«А окончины у них бумажные…» — доносил Поярков якутским, тобольским и московским стольникам, прельщая их богатствами Пегой орды.
«Там в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую руку перевесть можно, и в вечном холопстве укрепить, и ясак с них собирать…»