Ну, со старухами я договорился, — думал сейчас Лесник, глядя на блестящую лысую голову Американца и еще более блестящие металлические зубы, которые тот сделал в Америке; договорюсь и с Сеизом, лишь бы он выдержал до Нового года, но вот этот Американец создает мне проблемы.
— Может, песня и об отчем доме, — сказал Лесник, — но как-то не подходит, чтобы на Новый год мы пели империалистические песни.
— Она не империалистическая, — возразил Американец. — Если о возвращении домой, значит, вовсе не империалистическая.
— Ох, не пудри мне мозги! — разозлился Лесник. — Ну ладно, а на каком языке будешь петь?
— На английском, — кротко ответил Американец.
— Ox! — еще раз охнул Лесник и, убедившись в том, что ни с чем другим Американец не выступит, сдался:
— Хорошо, споешь эту песню, но смотри, чтоб со словами все было в порядке!
— Не беспокойся! — заверил Американец, надевая фуражку.
Послюнив карандаш, Лесник записал в блокноте:
«Амер. — песня на англ, об отчем доме???»
Босьо был у себя во дворе. Он любовался новой коптильней, где уже висели четыре свиных окорока.
— Значит, отказываешься исполнить какой-нибудь номер? — В третий раз спросил его Лесник, приготовив карандаш.
Босьо молчал.
— Если хочешь, расскажи о птичке, — сказал Лесник, — о той, что села на твой тополь и все тебе пропела.
Босьо поднял взгляд на голый черный тополь, и глаза его потемнели. Лесник понял, что ничего он не расскажет. Хорошо, — сказал он ему, — освобождаю тебя от художественного исполнения, но взамен этого придешь мне помочь очистить комнату третьего класса от шелковичных коконов и развесить там лозунги, которые сейчас пишет учитель Димов.
Босьо кивнул в знак согласия.
Когда лесник вошел к Генералу, тот сидел за пишущей машинкой. Подняв голову от стопки листов, внимательно его выслушал. — Исполнить какой-нибудь номер? — сказал Генерал, в последнее время заметно похудевший от писания. — Да я не умею ни петь, ни играть на инструментах. Вот командовать я могу, я командовал всей Второй армией. — Нет, речь не о командовании, — возразил Лесник, — раз не умеешь ни петь, ни играть, прочти что-нибудь из этих листов. Уже два года, как ты пишешь, а мы еще ничего не поняли из твоей писанины. — Я сам еще ничего не понял, — произнес Генерал, — а вы хотите понять: такие вещи становятся ясными позднее. — Хорошо, — промолвил Лесник, — предлагаю тебе что-нибудь прочесть из написанного, а уж это наше дело, когда мы поймем. — Он оглядел комнату: пирамида с оружием, заскорузлые партизанские ботинки, трофейные снаряды… — Согласен, — улыбнулся Генерал, — что-нибудь вам прочту, может, и мне станет яснее, если буду читать вслух: до сих пор я никому еще не читал. — Но выбери что-нибудь оптимистическое, — попросил Лесник, — подходящее к случаю, а то прочтешь что-нибудь грустное, от чего только раскиснешь. — Мы никогда не раскисали, — гордо заявил Генерал, — но раз хочешь, будет тебе оптимистическое! Я принесу и немецкую винтовку — дать салют в честь Нового года. — Хорошо, — отозвался Лесник, — а я принесу мой пистолет. — И отметил в блокноте:
«Генер. — что-н. оптим., нем. винт.»
— Хорошо, договорились, — сказал Леснику Спас, вылезая из погребка. — Ты ведь знаешь: я никогда не отрывался от масс. А насчет выступления, я могу прочесть наизусть передовицу о международном туризме — последнее время о нем много говорят…