— Да какой другой? — вскинулся Иван. — Одни камни!
— Камни?! — прошипела бабка Черна. — Эти камни тебя кормили, вон какой вымахал!
Не слушай Ивана, снова обратилась она к ящику, он благодаря этим камням и вырос, но не будем сейчас об этом, а ты о нас не тужи: у нас все хорошо, дом Иван построил трехэтажный, есть и двор, и огород, дом еще не оштукатурен и не покрашен, сейчас с этим не торопятся, но Иван мне обещал, что все сделает, потому как дом без штукатурки и покраски все равно что ощипанный цыпленок. Земля тут богатая, что посадишь — растет, денег хватает, Иван даже купил стиральную машину, хотя воду еще не провели, но не будем об этом, а вода есть, даже поля поливают. А люди здесь, Стоян, все больше пришлые, стекаются из наших сел и из выселков, вот я и сказала Ивану: езжай, привези сюда своего отца, там ему делать уже нечего, он сперва не хотел, но потом согласился, чтобы ты был с нами, хоть и на чужой земле, — а Иван как вскинется: не чужая это земля, а наша, народная, государственная, а я ему говорю — нет, не наша, а чья — не знаю, а Иван нахмурился, страшным коммунистом он стал, страшнее Лесника, который землю у людей отобрал, а сейчас не знает, что с ней делать, да, но Иван не дает слова против них сказать…
— Мама, — перебил ее Иван, оглядываясь по сторонам, — давай покороче! Сюда люди придут.
— Да мы ж тут не крадем! Стоян, — повернулась она к внуку, — иди-ка сюда, иди!
— Оставь ребенка, — сказал Иван, — пора уже закапывать.
— Иди сюда, Стоян, — снова позвала бабка Черна, не обращая внимания на сына, — ты его продолжил, ты его носишь.
— Чего ношу? — не понял внук, приближаясь.
— Имя дедушки, говорю, носишь. Иди-ка сюда.
Внук, надувшись, встал рядом с ней на колени. На кресте, лежавшем возле ящика, было написано его имя — Стоян Иванов Стоянов, но мальчик не помнил деда и не испытывал грусти.
— Положи сюда руки! — сказала ему бабка Черна, и он положил свои ладони рядом с ее. Ящик был чужим и холодным, черная краска еще прилипала к пальцам.
— Вот и говорю я тебе, Стоян, (мальчик посмотрел на нее, будто она обращалась к нему) — да не тебе, ты молчи и слушай, стало быть, говорю тебе, чтоб знал: внучка твоя Цонка учится в городе в вычислительном техникуме — сейчас все вычисляется, а внук Бончо служит в армии, недавно был на побывке, носит усы, похож на тебя, как две капли воды. Когда уволится из армии, будет учиться на доктора — сейчас все кругом доктора да ученые, а младший внук — вот он, здесь, рядом, малой еще и ленивый, ему только телевидение подавай, уморит его это проклятое телевидение, но что делать, он тебя продолжает, твое имя носит…
— Мама, — подала голос и Коца, уже переставшая всхлипывать.
— Ты молчи! — отрезала бабка Черна.
Коца умолкла. Иван курил, оглядываясь по сторонам и кусая губы. Коца вспомнила своих родителей, умерших давно, свою молодость, но эти мысли были тут же вытеснены другими — о нынешних делах и заботах. Она подумала о Бончо и медсестре, с которой тот встречается. Он не дурак, должен понимать — сначала надо отслужить, потом выучиться на врача и уж потом думать о женитьбе. Те, которых ты будешь любить, сказала она ему во время их последней встречи у ворот казармы, сейчас только еще родились. Бончо засмеялся и сделал глоток ракии, которую она ему принесла, и младший сержант тоже глотнул, озираясь на тополиную аллею — не появилось ли там какое-либо начальство. Подумала Коца и о Цонке: ей легко дается математика, она будет работать в вычислительном центре. И в кого она такая уверенная в себе, самостоятельная, с высоким лбом? Надо будет еще раз напомнить Ивану, чтобы дал ей те пятьдесят левов — пусть сошьет себе длинное пальто — они сейчас в моде. — Я ей покажу пятьдесят левов и длинное пальто, вскипел Иван, еще недавно все уши мне прожужжала насчет короткого платья, в котором все ноги наружу, а теперь — длинное пальто! Переупрямить Ивана трудно, но если он не даст ей деньги, я дам из премиальных… Коца взглянула на свекровь: ну что она мучит парнишку? Преклонение перед давно забытым покойником и жалость испарились. Побыстрее бы она кончила, подумала Коца, а то мы уже становимся смешными.
— Мама, — не выдержал Иван, — давай его закопаем, а ты после этого с ним поговоришь. Меня ждут дела.
— После этого? — взвизгнула бабка Черна. — Всю жизнь после этого да после того! Двадцать лет я молчала! — Раскинув руки, она воскликнула плачущим голосом: — Стоян!
— А? — отозвался внук и попытался встать с колен: ноги у него онемели.