Глаза его вновь увлажнились, но вместо образов одиночества и смерти в них отразилась его фанатическая вера, которая вылилась в красные буквы лозунгов. Лесник закончил последний, самый короткий лозунг большим вопросительным знаком:
«Почему?»
Писание лозунгов вдруг вернуло его в те далекие времена, когда он был молод и вместе с двумя гимназистами выводил буквы запрещенного призыва на фабричной ограде. Кисть жгла ему руки, краска выплескивалась из консервной банки и капала на землю, как кровь, а где-то в глубине темной улицы уже раздавались полицейские свистки и топот подкованных сапог. Но ему не было страшно. Он закончил призыв большим восклицательным знаком:
«Союз с СССР!»
Лесник остановился перед оградой Гунчева. Окна дома были темными, какая-то птица вспорхнула с ветки груши. Лесник развернул лозунг и намазал один его край толстым слоем клея. Прижав его к ограде, вытянул лозунг во всю длину. Он ярко забелел в темноте, буквы быстро побежали от одного края к другому, как поднятые по тревоге солдаты.
«Кому ты оставляешь землю?»
Там, в нижней комнате, спит Гунчев, у которого добрые женские глаза. Пусть, открывшись поутру, они прочтут этот лозунг. Помимо всего прочего, Гунчев — член партии, всегда был ударником, пусть подумает сейчас над лозунгом, хотя Йордан-цирюльник подбивает его уехать в Рисен, а их с Йорданом водой не разольешь. Йордан-то, безобразник, только о бабах думает. — Нет здесь женщин, Лесник, не раз говорил он ему, кровь во мне еще кипит, работать, ты знаешь, я умею, но какая это жизнь-одни помирают, другие убегают, а женщин нету! — Я тебе покажу, бесстыдник, столько жен уморил и все тебе мало! — пригрозил Лесник, останавливаясь у его ворот. Он приклеил к почерневшим доскам лозунг:
«Куда девалось твое кооперативное сознание?»
Охваченный чувством надежды, Лесник расклеивал лозунги по оградам и воротам. В темноте тихо журчал ручеек на дне оврага, скрипела где-то плохо прибитая доска. Село спало, ему был нужен сон, рассвет и кто-то, кто встретит этот рассвет. Лесник настолько увлекся расклейкой лозунгов, что не замечал, что по пятам за ним следует чья-то тень, переходя от одного приклеенного лозунга к другому. Лицо этого человека выражало ярость. Останавливаясь перед очередным лозунгом, он сперва его прочитывал, потом протягивал руку и со злостью срывал.
Лесник уже дошел до дома Оглобли, заглянул во двор-есть ли свет в окнах. Света не было. Спит, сказал про себя Лесник и вздохнул. Во всем селе не было человека более упрямого, замкнутого и непонятного, чем Оглобля. Работал он добросовестно, шел куда пошлют, но Лесник знал: если загорится кооперативная солома или будут отравлены семена, это дело рук Оглобли и никого другого. Все те двадцать лет, что миновали после кооперирования, Оглобля оставался все тем же, даже лицо его не изменилось. В глубине его взгляда Лесник угадывал убийства, кровь, саботажи, пожары, насаженные на кол головы, жестокость, месть, а Оглобля молча правил подводой, жал и молотил хлеб, носил мешки, окучивал кукурузу и собирал хлопок.
Лесник знал, что Оглобля в конце концов тоже убежит из села. У него оставался один-единственный, последний лозунг, и он приклеил его на ворота Оглобли. Отступив на шаг, снова прочел:
«Почему?»
Обернувшись, Лесник только тогда увидел, что кто-то срывает лозунги и рвет их в клочья. В ту же секунду он узнал Оглоблю. Взревев, Лесник отбросил в сторону банку с клеем и устремился к нему.
— Лозунги рвешь, гад, а?
Схватил его за горло. Село вдруг перевернулось, ноги Лесника повисли в воздухе, земля с силой ударила в плечо. Он почувствовал у себя на шее жилистые руки, ощутил возле самого уха прерывистое дыхание. В ноздри ударил чужой запах — запах чеснока, мужского пота и конской сбруи, запах долго тлевшей и вспыхнувшей наконец ненависти. Они уже катались, вцепившись друг в друга, по земле — в пыли и клочьях бумаги. То один, то другой оказывался сверху, они уже отпустили друг другу горло и теперь, хрипя и рыча, дубасили один другого. Раздавались бранные слова и проклятия — это вырывались наружу двадцать прошедших лет, слышались названия местностей и имена давно умерших или уехавших людей, но чаще всего дравшиеся поминали своих матерей.
Лесник почувствовал, как его кулак ушел под ребра Оглобли и в тот же миг ослеп. Из рассеченной брови хлынула кровь, охнув, он упал навзничь. Тяжелое тело Оглобли прижало его к земле. Мелькнула мысль — что это, конец? — а мозг лихорадочно искал в кровавом тумане слово и наконец нашел: Почему? Почему? Почему? Он уже проваливался куда-то, безразличный ко всему, как вдруг почувствовал, что тело Оглобли переместилось в сторону, а над головой снова открылось небо с яркими звездами. Глубоко вдохнув свежий ночной воздух, он собрал все силы и поднялся на ноги.