И разве имело значение, который час?
ДОМÁ СПАСА
Человек что колодец, говорил себе Спас. Копаешь в одном месте — на глубине в метр забьет фонтаном вода. Копаешь в другом — на глубине в десять, двадцать, сто метров воды не найдешь. А бывает — колодец вроде бы высох, а копнешь разок, и потечет струйка, оживет мертвое дно. Таинственное существо человек! До Девятого сентября посылали меня в лагеря один раз, после Девятого сентября — два раза, итого — три. И я копал, и они копали, а что в колодце — одному мне известно. Вертится колесо истории, поблескивая спицами, а ты где находишься? Где? Не знаю, говорил Илларион — тогда он еще не продал Спасу свой дом в первый раз. Вот видишь, Илларион, не знаешь, а колесо истории вертится, загребает.
— Что загребает? — спросил тогда Илларион.
— Тлен, — ответил философски Спас.
Потом колесо истории долго вертелось и загребало. Илларион продал свой дом Спасу за триста пятьдесят левов, а спустя известное время, вернувшись из города, купил его обратно, и Спас взял на пятьдесят левов больше. — Почему, Спас? — спросил Илларион. — Потому что надо покрыть накладные расходы, — ответил Спас, — а двадцать левов за венский гарнитур. Затем Илларион снова продал свой дом за сумму на пятьдесят левов меньше. — А накладные расходы? — спросил Илларион. — Если не согласен, — сказал Спас, — нс стану покупать твой дом. И Илларион снова продал его ему за триста пятьдесят левов. Позднее Спас взял — вроде бы под присмотр — дома умевшего Сеиза, Графицы, Караманчо, бабки Ралки, и вместе с его домом и домом Заики стало их семь — целый квартал.
С шести грецких орехов, прикидывал Спас, в среднем по триста килограммов, то есть по триста левов, это составит тысячу восемьсот. Плюс фрукты и овощи — город близко. «Булгарплод» никак не наладит регулярное снабжение горожан дарами земли. Два раза в неделю по телеге свежих помидоров, перца, чеснока, лука (они сейчас ввозят лук из-за границы), баклажан, огурцов. Ничем ты их не опрыскивал — ни ДДТ, ни другими пестицидами, все натуральное. А грибы! Принялся Спас за дело. В доме Караманчо подходящий погреб. Купил Спас термометр, обеспечил нужную температуру. И пошли расти грибы, сами себя воспроизводят, не требуется никаких капиталовложений. Вот так-то, Лесник! Деньги у меня есть, верно, но разве я кого-нибудь эксплуатирую? Разве есть у меня батраки? Использую ли я чужой труд? Дома если мне не продадут, то подарят; я им деньги даю, а они оформляют дарственную: лучше, чтоб я за ними присматривал, чем оставить их разрушаться. А вот смотри — селу Жеравна государство ежегодно отпускает двести тысяч левов на сохранение в хорошем состоянии старых домов, и во многих еще местах оно ассигнует кучу денег на их реставрацию, а тут я один обо всем забочусь. Завтра, может, наши дома музеями станут, или, как ты, Лесник, выражаешься, — памятниками культуры. Разве тружусь я не на пользу тебе, Лесник? А Лесник только сопел в ответ: другое его беспокоило — люди бежали из села, а Спас и не собирался уезжать. Ждет, чтобы я уехал, говорил себе Лесник, — чтобы мой дом взять, но ничего не выйдет у тебя, Спас!
Спас составил себе график работы — каждый час был у него распределен. Спал шесть часов в сутки, трудился без отдыха. Сейчас мне семьдесят два, говорил он себе, — проживу еще десять лет — хорошо. А может, проживу и дольше — лет пятнадцать, двадцать. Он выкрасил железные перила в доме Караманчо, поправил ограду, сменил часть черепицы на крыше, сделал новые подпорки для кровли дома Иллариона. Вымыл полы во всех комнатах, побелил известкой оконные рамы, положив в нее немножко синьки, — чтоб белизна была ярче. Надраил все ручки, обвитые виноградом беседки привел в порядок, отрезав высохшие стебли, посадил новые деревья. — Не думай, что я деньги коплю, — сказал он Леснику, — не такой я дурак, как бай Михал Стефанчин, что помер, оставив шестьдесят тысяч новых левов, зашитыми в матрасе, вместе с клопами. Бай Михал ходил в галошах на босу ногу, ел в день по куску хлеба и одной маслине, носил сплошные лохмотья. Для чего ему были нужны эти шестьдесят тысяч? Наследники теперь будут годами обивать пороги судов, а он уже и сгнил давным-давно.