Погруженный в забытье, свистящим шепотом умирающий звал какую-то Лиду, Кем была она ему? Утром 20 июля 1943 года доктор Маршак ввела раненому ампулу пенициллина. Через четыре часа—вторую. К вечеру температура у лейтенанта упала до тридцати восьми градусов. Он перестал бредить. Когда на другой день в окно палаты заглянуло солнце, лейтенант пришел в себя.
Инъекции пенициллина не прекращались. Прошло четыре тревожных дня. Доктор Маршак не уходила из госпиталя. Не доверяя медицинским сестрам, она сама дежурила у койки раненого.
На пятый день лейтенанта осмотрел главный хирург госпиталя.
— Надеюсь, коллега, он будет жить. Произошло чудо, хотя чудес в медицине не должно быть, — заключил он и вернул Маршак историю болезни,
— Последние несколько дней раненый ничего, кроме витаминов и препарата профессора Ермольевой, не получал.
Пожилой врач недоверчиво пожевал губами и молча вышел из палаты.
На шестой день температура у лейтенанта нормализовалась. Его кровь была стерильной, как у здорового человека.
Пенициллин выиграл первое сражение...
— Но пенициллин ли? — скептически спросил главный хирург на утренней конференции, выслушав сообщение Маршак о лечении раненого новым препаратом. — А не защитные ли резервы молодого организма, еще непознанные современной наукой? — И продекламировал: — «Есть многое на небе, на земле, что и не снилось, Горацио, твоей учености». Одна удача — еще не удача, друзья мои.
В пенициллин поверили не сразу. Он испытывался только на обреченных больных, которым ничто уже не могло помочь, и почти всегда с неизменным успехом. Десятки наблюдений, сотни...
Плесень, найденная в сыром московском подвале, возвращала людям жизнь, и само слово «пенициллин» произносилось, как заветное слово «победа». Да он и в самом деле был победой — величайшей за всю историю медицины.
В лаборатории Ермольевой поиски продолжались. Теперь химики пытались выделить пенициллин в кристаллическом виде. Это позволило бы вводить его раненым в больших дозах и ускорить лечение.
И снова пришла осень.
В кабинете Ермольевой по четвергам собирались врачи госпиталя, испытывающие пенициллин. Доктор Маршак докладывала:
— Больной Шамаев получил осколочное ранение левой голени с повреждением костей. На четвертый день произведена ампутация бедра. Внутривенные вливания стрептоцида и других веществ результата не дали. Из крови мы высеяли стафилококк. В течение шести дней больного лечили пенициллином. При посеве кровь стерильна. Температура нормальная.
Ермольева улыбнулась, поправила прядь волос, выбившихся из-под колпачка.
— Продолжайте, Анечка.
— Второй больной — Гордеев. Он горел в танке. В госпиталь поступил с диагнозом: ожоги третьей степени, Ожоговая поверхность инфицировалась. Мы применили пенициллин. Через три дня состояние больного улучшилось, и сейчас оно расценивается нами как удовлетворительное.
Это были самые счастливые дни в жизни профессора Ермольевой и ее лаборатории. Дитя войны — пенициллин легко выигрывал сражение за жизнь человека. Только в одном госпитале № 5004 он спас от неминуемой смерти более тысячи раненых, и это было только началом его триумфального шествия.
В январе 1944 года в Москву приехал Флори. До Англии дошли слухи о новом русском препарате, и Флори хотелось лично убедиться в их достоверности. Как всякий ученый, он верил только фактам. В Москву Флори привез несколько коробок пенициллина, выпускаемого в Англии.
С Ермольевой он встретился в первый же день.