- А по делам? - спросил Алексей, надеясь разгадать, почему же он водворен на гауптвахту.
- По делам вас нужно, - подполковник помедлил, выбирая подходящее выражение, - нужно сначала лечить, затем учить и, если все это не поможет, судить и с позором выгнать из армии. Сегодня я пришел к вам как доктор лечить. Хочу поставить диагноз, хочу установить, где и когда вы заболели.
- О какой болезни вы говорите?
- Давайте определим ее вместе. Я читал автобиографию, которую вы писали, стараясь во что бы то ни стало попасть в училище, а теперь вы расскажите о себе просто так, как собеседнику в поезде.
Шатров усмехнулся и решил тут же воспользоваться приглашением быть откровенным:
- У нас не получится простая беседа. Мы не попутчики. Я арестованный, а вы тот, кто меня арестовал. Я подчиненный, вы начальник. Я младший, вы старший. Поэтому лучше задавайте вопросы, а я буду отвечать.
Голубые глазки Ячменева сверкнули холодком, он строго сказал:
- Я пришел серьезно говорить с вами, а не упражняться в красноречии. Между прочим, я вас не арестовывал и был против этой крайней меры. Говорю вам это не для того, чтобы расположить к себе и не в виде аванса за вашу откровенность. Я презираю вас, вы позорите высокое звание офицера, но, как политработник и коммунист, я обязан разобраться в причинах, толкающих вас на путь разложения. Я не собираюсь с вами заигрывать и приму все меры, чтобы эти причины были ликвидированы...
- Что же я должен вам рассказать? - сухо спросил лейтенант.
Ячменев склонился на руку, потер глаза, лоб. Он, видно, очень устал за день.
- Черт тебя знает, о чем теперь с тобой говорить. - сказал вдруг замполит с досадой. - Хотел как с человеком, а ты сразу отбил желание. Разговора не получится. Теперь слушай, что я скажу. Вот смотрю я на тебя, Савицкого, Берга, Ланева, живете вы, как загипнотизированные. Видел на сцене - гипнотизер скажет: "Плавайте!" - уснувшие плавают, прикажет: "Смейтесь!" - они смеются. Вот так и вы - живете какой-то странной, призрачной жизнью. Люди в вашем возрасте революции делали, в Отечественной войне Родину отстояли; сейчас домны, шахты, каналы их руками создаются. А вы? Что вы делаете?
Подполковник встал, глаза у него были полны гнева, белые ресницы торчали, как иглы, желваки бегали по скулам. Махнув рукой, он вышел из камеры.
Вспышка Ячменева озадачила лейтенанта. Он подумал: "Политработники так не разговаривают. Много нужно гадостей натворить, чтобы разъярить такого спокойного человека, как Ячменев. Вот так Афоня - отчитал. Хуже, чем пощечин надавал! Нет, не в ту сторону я иду, не туда заворачиваю! Надо с этим кончать!"
Но не успел Алексей закрепиться в этом решении, как за дверью послышались голоса, и в камеру в сопровождении начальника караула вошли Берг и рыжий Ланев.
- Привет одинокому узнику! - весело крикнул Берг.
- Знакомая квартирка! - усмехнулся Ланев.
Берг разложил на столе еду: колбасу, сыр, хлеб и, обращаясь к начальнику караула, сказал:
- Ты иди, друг, наш Монте-Кристо подкоп сделает сам, мы ему помогать не будем. Дай человеку покушать.
Лейтенант ушел. Ланев достал из кармана поллитра, ударом ладони вышиб пробку и быстро налил водку в кружку:
- Лечись, голова гудит, наверное?
- Уже прошло. Скажите, что я натворил?
- Ничего особенного, культурно провел вечер, - с невинной миной сказал Берг. - Употребил изрядно горючего. И не вышел на работу. Ну давай пей, не задерживай тару!
Шатрову стало легко и весело. В эту ночь он спал спокойно и крепко, никакие терзания совести его не одолевали.
9
Сидеть на гауптвахте неприятно не потому, что здесь душно, или плохо кормят, или изнуряют какой-нибудь непосильной работой. Офицер и на гауптвахте, по сути дела, остается свободным - он находится в незапирающейся камере, имеет право выйти погулять, может, с разрешения дежурного, сходить в библиотеку или в баню. Офицеру дают постель, ему разрешается заказывать пищу в столовой по своему выбору и средствам. Его могут навещать друзья и знакомые. Только где-то в приказе написано, что он арестован. Докатился до того, что его изолировали от людей и препроводили в позорное место. В этом суть ареста. И название у позорного дома не наше, иностранное - гауптвахта! Все слова в уставе понятные, русские, и только одно - название места, где содержат провинившегося, - иностранное, будто ты удален с родной земли, - гауптвахта!
И однако... На гауптвахте Шатров отдыхал. Он отсыпался, собирался с мыслями, много думал о Наде. Здесь было чище, чем на квартире холостяков. Пол мыли, обметали пыль. Можно было целый день читать книги или разгадывать кроссворды.
Здесь Алексей и написал Наде письмо. Он не поведал ей о всех деталях, но дал понять, что попал в беду и дело может кончиться худо. Письмо лежало на тумбочке. Шатров думал, отправлять его или нет. Но когда, возвратясь после вызова и беседы с командиром батальона, окончательно решил не отправлять, его вдруг не оказалось; видно, унес к почтальону солдат, который убирал камеру.
Отсидев срок наказания, Алексей пришел на квартиру. Освобождение отпраздновано не было. Последние дни месяца, перед получкой, считались траурными - "мушкетеры" сидели без денег. В столовой добрая Аня кормила их в кредит, записывая долг в блокнотик, залитый щами. Взаймы денег никто не давал - платежная способность холостяков была известна всем.
В эти дни пропадала игривость в разговорах лейтенантов. Гарри, Йог, Сэм, Айк превращались в Гришу, Игоря, Семена, Алексея. Иногда налетал порыв чистоплотности. Раздевшись, мыли пол, выбрасывали объедки, консервные банки, чистили ботинки, утюжили брюки, меняли постельное белье. В проветренной, прохладной от мокрых полов комнате делалось уютно. Друзья включали магнитофон и ложились на свежие постели. Читали.
Берг любил.западных писателей, особенно Ремарка и современных итальянцев.
Гриша Ланев упивался библиотекой приключений - маленькими книжечками, на обложках которых темнели силуэты шпионов, пистолеты или мчащиеся автомобили.
- Я, когда учился в ремеслухе, - говорил Ланев, - ни одной лекции не слушал, все эти книжки читал. Даже на практике приспособлялся: положу перед собой книжку, напильником вкалываю, а глазами то в книжку, то на деталь.
Шатров был уверен, что и в военное училище Гриша пошел, начитавшись этих приключений, в поисках романтики. Савицкого интересовала любовь, причем Мопассана он считал слишком старомодным.
Шатров любил разгадывать кроссворды. Не находя нужного слова, Алексей кричал, ни к кому не обращаясь:
- Чтение, сопровождаемое музыкой?
- Оратория, - откликался Берг.
- Четырнадцать букв надо.
- Вздрючка на разводе, когда играет оркестр, - предлагал Ланев.
- Сформулируй одним словом.
- Одним не получается.
- Кажется, сам нашел: радиопередача. А, черт, одной буквы не хватает...
В эти дни Берг, Савицкий, Шатров и Ланев выходили на работу без опозданий и даже неплохо проводили занятия со взводами. Кое-кто из старших командиров с надеждой посматривал на них: может быть, наступит перелом и бесшабашные лейтенанты остепенятся? Чтоб не спугнуть деловитость молодых, им не вспоминали старые грехи, пытались даже похвалить. Но в тот момент, когда все были довольны друг другом, когда как будто наступала служебная гармония, лейтенанты вдруг преподносили очередной номер. Справедливости ради нужно сказать: ни разу молодые офицеры не выходили из дома с намерением напиться или что-нибудь натворить. Они отправлялись в город с надеждой весело провести время, встряхнуться, расправить плечи от гнетущей жары. Беды и происшествия случались непредвиденно и там, где их никто не ожидал.
Однажды, в эти вот дни "пустых карманов", возвращались друзья домой трезвые и злые. Шли гуськом. Даже говорить не хотелось, настолько тяжело было на душе. У подъезда дома встретили капитана Дронова с мотоциклом. Он жил на втором этаже и, стоя перед лестницей, соображал, как закатить мотоцикл наверх.
- Разрешите помочь? - спросил Шатров.
- Очень буду благодарен.
Друзья подняли пахнущий заводской смазкой мотоцикл и на руках внесли его на второй этаж. Здесь они прокатили мотоцикл по длинному коридору, в который с обеих сторон выходили двери, и прислонили к стене у комнаты капитана.