Зайнуллин зло и глухо сказал:
- Гнать надо из армии этих бергов, савицких, ланевых. Чего с ними возиться? Это они сбивают с пути молодых офицеров. Шатров сначала хорошо за дело взялся.
- А почему же вы его не удержали? - спросил Ячменев.
Зайнуллин промолчал.
- Природа, как известно, не терпит пустоты. Не было вашего и нашего влияния, вот и заполнили этот пробел Берг и Савицкий.
Зайнуллин не стал спорить с Ячменевым. Он пожалел, что замполит оказался в это время у командира полка. Будь Кандыбин один, он поступил бы решительнее.
Раздосадованный неудачей, Зайнуллин, возвратясь к себе в роту, вызвал Шатрова в канцелярию. Сдерживая гнев, капитан сказал, не взглянув даже на вошедшего лейтенанта:
- Если вас наказывать за каждый проступок, то вы один потянете роту на последнее место по дисциплине. Поэтому будет так: сержанты справятся без вас.
И вдруг, не сдержав злости оттого, что офицер, которого он так ждал, на которого возлагал большие надежды, оказался не помощником, а помехой, Зайнуллин почти выкрикнул:
- А твоего духу чтоб в роте не было! Понял?! Ходи где хочешь, а здесь не появляйся. Не разлагай мне людей своим гнусным видом. Понял?!
- Так точно, - ответил Шатров, растерянно соображая: отстраняют его от должности или это просто очередной разнос?
А Зайнуллин продолжал еще некоторое время бушевать. Он сознавал изгнать Шатрова из роты у него не хватает власти. То, что он говорит, это лишь попытка как-то в обход пресечь разлагающее влияние лейтенанта. Уж если не помогает, то пусть хотя бы не вредит! Но капитан знал: все это лишь разговор, болтовня... Вообще случилось то, чего капитан больше всего боялся, от чего долгое время старательно оберегал свое подразделение - в роте завелся "артист", и теперь все результаты его трудов могут пойти прахом.
Потерял покой и полковник Кандыбин. В тот же день он попросил генерала Таирова принять его. Командир полка приезжал к комдиву иногда без предварительных звонков. Официальное обращение насторожило генерала. Он принял полковника, готовый услышать что-то неприятное.
Генерал Таиров был плосколиц, с раскосыми башкирскими глазами и жестким седым ежиком. В прошлом кавалерист, генерал и в пятьдесят лет сохранил стройность и подтянутость.
- Слушаю вас, - сказал Таиров, когда полковник по его приглашению сел к столу.
- Представляю вам рапорт и прошу предать суду военного трибунала лейтенанта Берга, - сказал Кандыбин и подал генералу рапорт.
Таиров взял бумагу, положил ее на стол перед собой - вот оно что! - и, не читая, продолжал смотреть на Кандыбина.
- Я о нем несколько раз вам докладывал, - продолжал командир полка, понимая взгляд генерала как желание выяснить суть дела. - Вы, товарищ генерал, каждый раз высказывали надежду, что Берг исправится. У меня лично больше надежды нет, наказания на него не действуют. Я настаиваю на суде. Берг систематически пьянствует, опаздывает на службу, служебные обязанности выполняет формально. В прошедшее воскресенье не выполнил мой приказ.
У генерала дрогнули седые брови.
- Как? Прямо отказался выполнить? - спросил Таиров.
- Он не заступил в наряд. Должен был дежурить согласно утвержденному мной графику, но явился на развод пьяным, и его не допустили. Я понимаю, суд - крайняя мера, но мне нужно на нее опереться. С воспитанием молодых офицеров в полку дела обстоят очень напряженно. Есть у меня еще Савицкий, Ланев, да вы сами их знаете, товарищ генерал.
- Вы все возможности испробовали?
- Все.
- Приносит ли Берг общественный вред?
- Так точно. Он вовлек в свою компанию прибывшего из училища лейтенанта Шатрова. Была в полку отличная зайнуллинская рота, а теперь ее знобит как в лихорадке.
- Почему?
- Шатров в ней командует третьим взводом. На Зайнуллина смотреть жалко. Извелся офицер. И так работает много, а тут этот Шатров. От него столько неприятностей!
Генерал очень хорошо знал капитана Зайнуллина, не раз награждал его ценными подарками и отмечал в приказах. Роту, конечно, надо выручать. Но и отдать человека под суд, искалечить ему жизнь генерал Таиров так вот просто, с маху, не мог.
- Сознательно или несознательно влияет на молодых офицеров Берг? спросил генерал.
Кандыбин заколебался. Он понял, разговор о судьбе Берга сейчас закончится. Генерал примет решение. Полковнику очень хотелось избавиться от нерадивого лейтенанта, но Кандыбин был честным человеком.
- Нет, товарищ генерал. Берг влияет на других не умышленно. Он не враг, а заблудившийся. Вместе с тем проступки он совершает сознательно, добивается, чтоб его уволили из армии.
- Вот видите, - задумчиво сказал комдив. - Мне кажется, вы еще не использовали все средства дисциплинарного воздействия. Поэтому удовлетворить ваше ходатайство я не могу. Поработайте еще с этим человеком. Лучше, если он перебесится и будет служить в наших рядах, чем попадет в тюрьму и всю жизнь потом будет коситься и считать себя обиженным. Кстати, вы советовались с замполитом, с секретарем партийной организации?
Полковник отвел глаза. Устало, как о деле, давно всем надоевшем, сказал:
- Говорил не раз. И с ними говорил, и на совещаниях при всех офицерах каждую неделю толкуем - все за то, чтобы избавиться от этого типа.
Но, верный себе, Кандыбин, почувствовав, что уклоняется от прямого ответа и докладывает хоть и правду, но не точно, тут же переломил себя, подчеркнуто прямо и ясно сказал:
- Решение предать суду Берга я принял самостоятельно, с замполитом и секретарем по этому вопросу не советовался.
- Тем более нельзя считать, что все меры уже исчерпаны. - Генерал спокойно смотрел на помрачневшего Кандыбина, понимая: полковнику неприятно сейчас сидеть перед ним - получалось так, будто он пришел с делом, которое глубоко не продумал; не использовав свои возможности, уже просит вмешаться старших.
Командир дивизии знал: это не в правилах Кандыбина, и, стремясь как-то смягчить отказ и принять часть вины и на себя, рассудительно проговорил:
- Все мы не безгрешны были в молодости, Матвей Степанович. Посоветоваться, послушать других никогда не вредно... Поговорите с замполитом. Сами еще подумайте. Судить Берга, я считаю, нецелесообразно.
11
Вечером Кандыбин умышленно заговорил с Ячменевым о Берге.
- Я сегодня подавал рапорт о предании суду Берга, но генерал меня выставил за то, что я не мог доложить ваше мнение по этому делу.
Ячменев очень хорошо знал Кандыбина, уважал его за прямоту. Были ему известны и недостатки полковника - излишняя самостоятельность, нежелание послушать других, поэтому, узнав о случившемся, Ячменев подумал: "И поделом тебе, не будешь лезть к начальству, не поговорив предварительно с замполитом". Но подумал так Ячменев без злорадства, а с легкой иронией. Ведь Кандыбин не питает к нему личной антипатии, даже наоборот - по-своему любит комиссара.
Кандыбин честный, опытный командир и коммунист, делить им нечего интересы у них одни, ну а что касается ошибок, так они в одночасье не устраняются. Да и к себе Ячменев был сугубо требователен. Он считал: получив большие права и поддержку партии, нужно пользоваться ими осторожно и умело. Афиноген Петрович хорошо усвоил разницу в понятиях - быть комиссаром и комиссарить. Быть комиссаром, по его убеждению, значило проводить линию партии, подчинять этой линии все, руководствоваться ею при решении вопросов боевой готовности и жизни полка. Комиссарить же - это значит проводить в жизнь любые субъективные решения, опираясь на силу, данную тебе партией, и ею, этой вот силой, делать обязательными для всех свои личные прихоти.
Не так-то просто, как это кажется на первый взгляд, быть партийным руководителем, быть совестью полка, быть эталоном чистоты и честности. Показать себя прямолинейным и несгибаемым нетрудно - эти качества можно проявить, обладая и ограниченным рассудком. Гораздо более ценными и полезными для дела Ячменев считал гибкость и дальновидность. Как строевой командир в бою для продвижения вперед применяет обходы и охваты, так и политработник должен осуществлять свою несгибаемость и неуклонное движение вперед не путем упрямых лобовых ударов, а выбирая самый верный и надежный путь к решению вопроса.