Ченцов улыбнулся.
Полковник встал, пожал ему руку.
- Ну что ж, иди, товарищ Ченцов, я передам твою просьбу офицерскому суду чести.
15
Суд чести проходил в Доме офицеров. Зал, в котором Шатров много раз смотрел кинофильмы, теперь выглядел строго и официально. Стол, накрытый красной скатертью, стоял не на сцене, где его обычно ставили для торжественных собраний, а внизу, в самом зале. Одинокий Шатров сидел в пустом пространстве между красным столом и рядами кресел.
Судьями были хорошо известные Шатрову однополчане: подтянутый и стройный командир первого батальона подполковник Тарасов, постоянно суетливый и худой, как мощи, начпрод капитан Щеглов и здоровенный, не только видом похожий на борца, но и действительно борец старший лейтенант Аронов. Да, сейчас не подойдешь к Тарасову и не заговоришь запросто о рыбалке, о которой он может говорить в любое время дня и ночи. Или к Щеглову с каким-нибудь продовольственным вопросом. Или к Аронову, который в другое время мог бы добродушно пошутить.
Сегодня они судьи.
В зале, за спиной Алексея, все ряды были заполнены. Кандыбин, Ячменев, Торопов, штабные офицеры сидели около окна. Компания Берга собралась возле глухой стены в заднем ряду. Анастасьев, Антадзе - рядом с Зайнуллиным.
Сначала судьи, как и полагалось, подробно разбирали суть дела.
Шатров хоть и волновался, но все же раздраженно думал: "Зачем повторять? Они же читали все перед заседанием. Опять формализм и напрасная трата времени! А впрочем, это естественно, мне хочется, чтобы все кончилось побыстрее, а им нужно использовать дело как воспитательное средство для других".
Шатров утешал себя тем, что происходящее - неизбежная неприятная ступень к скорому освобождению. Надо только потерпеть. Замкнуться. Перенести. Слушать и пропускать все мимо ушей. Все это скоро кончится. Суд возбудит ходатайство об увольнении лейтенанта Алексея Шатрова из армии. А министр обороны, конечно, издаст приказ. Министр не откажет офицерскому суду чести.
Однако, как ни старался Шатров замкнуться и укрыться, судьи, то один, то другой, кололи его вопросами, обнажали перед всеми.
- Это ваша карта? Ею вы пользовались на учениях?
- Да.
- У вас почти нет тактической обстановки, почему?
- Не успевал наносить. В движении не было возможности.
- Ну а там, где вы оставили человека, можно было хотя бы точку поставить?
Шатров молчал.
- Можно или нет?
- Можно, - тихо сказал Шатров.
- Почему же вы не поставили? Почему вы так легко подвергли смертельной опасности человека? Вашего подчиненного, о котором вам полагается заботиться.
Шатров молчал.
Но молчать ему не позволяли. Его заставляли говорить. Из-за стола судей и из зала все время сыпались разоблачающие вопросы, и на них надо было отвечать.
Офицеры безжалостно клеймили Шатрова позором. Многие требовали изгнать его из армии. Особенно зло и горячо высказался Зайнуллин. Он боялся, как бы суд не пожалел Шатрова и не продлил бы тем самым его, зайнуллинские, муки.
Шатров очень удивился, услыхав, как после Зайнуллина слова попросил Берг.
Присутствующие притихли.
Высокий, красивый Берг подошел к трибуне. Проходя мимо Шатрова, он украдкой подмигнул ему - не принимай, мол, всерьез, это все лишь хитрость, ради твоей же пользы.
- Я хочу присоединиться к общему мнению, - веско сказал Семен. Лейтенант Шатров совершил достаточно проступков для того, чтобы уволить его из армии. Не хочет служить - и пусть уходит, зачем его держать? И командованию меньше неприятностей. В общем, надо увольнять: всем будет от этого польза.
В зале послышался сдержанный ропот. Офицеры задвигались, заскрипели стульями, они явно были недовольны выступлением Берга. Руку поднял Ячменев. Председатель дал ему слово.
Маленький, белобрысый замполит быстрым шагом вышел к трибуне, на ходу резким движением рук расправил гимнастерку, и по этому резкому движению, по быстрым шагам Ячменева Алексей понял: сейчас подполковник наговорит много неприятного.
- Ни один завод не выпустит за ворота явный брак, - сказал Ячменев и рубанул ладонью воздух. - Так почему же мы хотим выпустить Шатрова из своей среды? Он тоже брак в нашей воспитательной работе! Изгнать его из армии значит признать себя бессильными. Что же получается? Советские люди, у которых и так забот по горло, станут за нас еще и с Шатровым возиться? Я считаю это неправильным и прошу суд не возбуждать ходатайство об увольнении лейтенанта Шатрова из армии. Нам всем надо задуматься о работе среди молодых офицеров. И взять наконец за горло стиляг в военной форме, которые позорят офицерский корпус. Я имею в виду Берга, Савицкого и Ланева. Они разлагают, отравляют нашу жизнь. Я не случайно назвал их стилягами. Да, товарищи, стиляжничество проникает в армию. И дело тут вовсе не в ширине брюк и поповских прическах. Наши стиляги носят военную форму. Правда, стремление чем-то выделиться приводит к нарушению формы одежды и в условиях армии - они вынимают пружинки из фуражек, перешивают брюки, отпускают волосы, как пещерные люди. Но это внешние проявления стиляжничества в условиях армии. Не в этом главный порок. Стиляжничество, товарищи, - это прежде всего категория идеологическая, искривление в сознании. И приводит оно к антиобщественным делам и поступкам. Все стиляги ищут полегче тропинку в жизни. Если удается не работать, они не работают, их лозунг - "пусть все работают, а я буду есть". Посмотрите на наших полковых стиляг, кто из них работает как положено? Никто! Все они отбывают служебное время! Мы долго терпели их в своей среде, надеясь, что они заблуждаются, ошибаются по молодости. Но сегодня должны предупредить - не надейтесь больше на нашу доброту! И не ждите, что мы пойдем по легкому пути. Нет, мы не возложим бремя вашего перевоспитания на плечи советских тружеников. Мы сами попробуем излечить вас от хамского отношения к труду и к своим общественным обязанностям.
Выступление Ячменева офицеры одобрили аплодисментами.
После Ячменева попросил слова командир полка.
Полковник встал. Он был хмур. Дождался, пока успокоились офицеры, взволнованные выступлением замполита.
- Вчера вечером, уже после отбоя, ко мне приходил солдат, - медленно проговорил Кандыбин.
В зале стало совсем тихо.
- Тот самый рядовой Ченцов, которого лейтенант Шатров потерял на учениях. Он пришел с просьбой...
У Шатрова по телу побежал холодок. Лейтенант напряженно ждал - что мог сказать солдат? Просил о беспощадном наказании? Требовал воздать по заслугам? Шатров считал, что солдат вправе просить самой суровой кары, потому что он, лейтенант, виноват перед ним.
Кандыбин сделал паузу умышленно, чтобы пронять лейтенанта. Пусть попереживает. Это полезно, даже сейчас, когда по лицу видно - дошло наконец!
- Солдат просил меня передать суду офицерской чести, что он ни обиды, ни претензий к лейтенанту Шатрову не имеет...
По рядам прошел сдержанный гул. У Шатрова напряжение сменилось чувством благодарности к солдату и к полковнику Кандыбину, передавшему эти слова. Однако то, что командир полка сказал дальше, опять заставило Шатрова внутренне съежиться, опустить голову.
- Вы знаете, товарищи, как устает наш солдат за день. После отбоя он засыпает мгновенно. Голова не успеет коснуться подушки, он уже спит. А Ченцов не спал. Он не мог спать потому, что его командира будут судить. И как он считал... судить из-за него!
- Человек, жизнью которого вы так легкомысленно рисковали, - сказал Кандыбин, обращаясь к Шатрову, - просит суд о снисхождении к вам. Вот пример благородства! Вот вам пример проявления солдатской чести! И такого человека вы едва не погубили, лейтенант Шатров!
Кандыбин повернулся к судьям и жестко закончил:
- Я считаю, товарищи судьи, просьба солдата должна склонить вас не к снисхождению, а к предельной суровости. Офицер, легкомысленно рискующий жизнью людей, не заслуживает пощады ни на войне, ни тем более в мирное время!