- В училище другое снабжение, в полку невозможно дать каждой роте полный набор приборов для огневой подготовки. Это очень дорого будет стоить. Вот и держат их на складе учебных пособий - когда кому нужно, берут и сдают назад. Теперь-то я это знаю, а тогда не знал... Честное слово.
- Обиделся?
- Чуть не заплакал, когда выговор влепили.
- Ну ладно. Предположим, полковник Кандыбин не разобрался. Почему же ты на весь полк обиделся? Разве можно из-за одного человека обижаться на всех? Кандыбин человек, у него, как у любого, есть недостатки. Может быть, тот день для него был особенно тяжелый. Возможно, он заболел или неприятности случились. Ты знаешь, как нелегко быть командиром полка? Это самая трудная должность в армии. С полковника ведь за каждого из нас спрашивают. Ты где-нибудь нашкодил, а его первого вызывают - "почему?". После случая с твоим Ченцовым Кандыбин отчитывался о дисциплине перед Военным советом. А там держать ответ очень тяжело! Ты о полковнике Кандыбине еще мало знаешь. Не обижаться, а пожалеть его нужно. У него не один седой волос из-за тебя и вашей "капеллы" прибавился. Он на фронте все нервы истрепал. В самых тяжелых боях - с сорок первого и до освобождения Праги - участвовал. Три раза ранен. И после войны перенес страшную трагедию. В сорок восьмом году он служил в Ашхабаде. Во время землетрясения погибли его жена и дочь. Не обижаться, а удивляться нужно, как он держится и не гнется. Служба сейчас для него все: и жизнь, и лекарство.
Ячменев помолчал, остывая, а Шатров - вот уже в который раз за последние дни! - почувствовал мучительный прилив стыда за свои поступки.
- Если бы мы переносили наши личные обиды на службу, что было бы с армией? - сказал Ячменев. - Хочешь, расскажу, как меня однажды обидели. Если я не отрываю вас от дела...
- Не отрываешь. Разговаривать с тобой тоже, между прочим, для меня дело. Так вот, после тяжелого ранения вернулся я на фронт. Был я тогда не политработник, а пулеметчик. Помнишь, дальневосточные фотографии тебе показывал? Я там пулеметным взводом командовал. Прибыл я, значит, после госпиталя на формирование новых частей. Где-то в районе Торопца это было. Народ собрался разный - из окружений, из разбитых частей, из госпиталей. Отдел кадров направил меня в пулеметный батальон. Дали предписание. Долго я ходил по грязи, по траншеям. Комбата искал. Шел сильный дождь. Места там и без дождя болотистые. Все раскисло. На дороге утонуть можно. Наконец нашел землянку командира. Захожу. Сидят в блиндаже двое, в нижних рубашках, видимо офицеры. Как выяснилось позже, чернявый с усами был майор, командир батальона, к которому меня назначили. Другой - капитан - командир отдельного лыжного батальона, формировавшегося по соседству.
Я представился.
"Ты кто?" - спросил майор. "Лейтенант Ячменев", - отвечаю. "Я специальность спрашиваю". - "Командир пулеметного взвода". - "Не треба. Взводные у меня полностью". "Послушай, - говорит вдруг капитан, - отдай мне его". - "Не отдам. Я у тебя миномет третий день прошу - не даешь". "Миномет, - отвечает капитан, - не дам. Давай на станкач его сменяю".
Я возмутился. Сказал, что не вещь и менять себя не позволю. Если я не нужен, отправьте назад. А майор выкатил на меня удивленные глаза: "Ты, лейтенант, молчи, тебя не спрашивают. Может, ты вообще на передовую боишься? Так я тебя быстро оформлю куда следует". Время тогда было напряженное. Я покорился. Даже выпил с ними за знакомство. Что же, по-твоему, надо было обидеться и с передовой уходить? Нет, я остался, и командиры те отважными людьми оказались... Погибли оба - и майор, и капитан, - грустно сказал Ячменев. - Так что обижаться тебе не следует. Ты приглядись к полковнику Кандыбину, у него есть чему поучиться. Человек он несгибаемый и прямолинейный, его не свернет ни горе, ни беда, ни враг. Он строг, но любит людей. Он все отдал для защиты Родины: и молодость, и здоровье, и семью, и всего себя. И будет стоять на своем командирском посту, пока бьется сердце. Радоваться надо, дорогой товарищ Шатров, что попал в такие руки!
7
Лейтенант Ваганов стоял в прихожей общежития и говорил так, что было слышно во всех комнатах:
- Время - без пятнадцати семь, пошли, ребята, пора!
Из своей комнаты выглянул удивленный Савицкий:
- Куда пора?
- Объявление читал? - спросил Ваганов.
- Какое объявление? - недоумевал Игорь.
- В клубе встреча с ветераном полка старшиной Тимченко.
- Это какой Тимченко? Сверхсрочник, что ли? Завстоловой?
- Он самый.
- Так он перед солдатами будет выступать, мы то зачем пойдем? Для нас по субботам беседы.
- А тебе разве не интересно? Человек со дня формирования полка служит. Вся история части на его глазах прошла. Неужели не любопытно послушать?
Ваганов знал, что компания Берга ни на лекции, ни на беседы, ни на встречи раньше не ходила. Теперь он, как член бюро, считал своей обязанностью - благо живут вместе - вытаскивать на полковые мероприятия и Савицкого, и Ланева, и Шатрова - пусть слушают, ума набираются, это им полезно.
В клубе было многолюдно. Роты подходили строем. Солдаты шумно рассаживались по местам. Играл духовой оркестр. Около сцены бегал Коля Золотницкий, отдавал какие-то распоряжения - сегодня он был организатором встречи. Увидев молодых офицеров, Коля замахал рукой, приглашая их в передние ряды.
Ровно в семь грянул марш, и под его торжественные звуки на сцену вышел старшина Тимченко и все командование полка.
Солдаты весело захлопали в ладоши. Они хорошо знали старшину - каждый день три раза встречались с ним в столовой.
Сегодня старшина был ослепителен. Невзирая на жару, он пришел в парадном мундире. Грудь его была украшена длинным рядом орденов и медалей.
Шатров никогда не думал, что у скромного сверхсрочника, какого-то завстоловой, столько наград.
Алексей рассмотрел ордена Красной Звезды, Славы III степени, медали "За отвагу", "За боевые заслуги" и еще много за взятие городов, за выслугу лет и юбилейных.
Встречу открыл Ячменев. Он коротко, но очень тепло и уважительно рассказал о старшине Тимченко и предоставил ему слово.
Тимченко, красный и потный от жары и волнения, вышел на трибуну. Он вытер лицо носовым платком, покачал головой, словно говоря: "Ну и жарища!"
Солдаты уловили это движение, засмеялись и зааплодировали.
- Товарищи, спасибо, шо вы пригласили меня и захотели послушать, сказал старшина.
Солдаты отозвались на "шо" и украинский акцент старшины веселым оживленным гулом.
Шатров посмотрел на солдат своего взвода, они сидели неподалеку. Все ребята были добродушно-веселы. Только Судаков не понравился Шатрову: он улыбался криво, с явным пренебрежением, его лицо так и говорило: "Тоже мне, лектора нашли!" "Ох и тип! - думал Шатров, глядя на Судакова. - Доберусь я до тебя когда-нибудь!" Шатров давно понял: есть в Судакове что-то нехорошее, даже опасное. В его иронии постоянно сквозит высокомерие и презрение к окружающим. Этот солдат был чем-то очень похож на Берга. Смышленый, развитой, но постоянно себе на уме. Что-то затаил, живет, не раскрываясь людям, считая их просто недостойными своих "оригинальных дум". Лейтенант понимал: нельзя допустить, чтобы Судаков ушел из армии таким же, каким пришел в нее. Но Шатров не знал, как к нему подступиться. Он пока присматривался к солдату, старался его получше изучить.
Тимченко рассказывал о себе. Он давно оторвался от родных украинских земель, и поэтому речь его была русской, но он произносил некоторые слова, переделывая их на украинский манер.
- До войны я работал на заводе в Ново-Краматорске. Прийшов однажды после ночной смены домой. Тихо прийшов, щоб не будить родителей. Поел. Спать лег. И только заснул, будто сон нехороший снится. Стоит надо мной отец и говорит: "Война, сынку, вставай". Долго мне потом так и казалось, шо все происходит во сне. Беженцы идут, как реки людские текут. Завод наш от бомбежки развалился. А там и фронт к городу подошел.