Он быстро пошел по коридору, взволнованный таинственным арестом своих друзей. Все же, по крайней мере, он был свободен и мог что-то предпринять.
Но он не знал, что именно.
«Моя проблема в том, что я философ».
Новым для него было, что он думал об этом, как о проблеме.
Долгое время он бесцельно бродил по кораблю. Сознание его помутилось. По мере того как усугублялось его внутреннее расстройство, он шел все быстрее и быстрее. Поймав себя на том, что почти бежит, Модьун сконцентрировался на этом аспекте.
Пока наконец еще раз не осознал… что на уровне тела любит этих четверых. И их затруднительное положение беспокоило его.
Он побежал.
Быстрее. Еще быстрее.
Он мчался. Его сердце зачастило, дыхание стало неровным; он отдавал себе отчет лишь в том, что сильные эмоции, связанные с несчастьями его друзей-животных, ускользали от его сознания. Он понял, что химическая активность определенных желез его выросшего тела гасила большую долю его умственной деятельности. Печально сознавать, что вещества, выделяемые железами в поток крови, и среди них адреналин, можно разогнать только мышечным усилием.
Пока он бежал, чувство, что он немедленно должен что-то сделать, исчезло.
Модьун снова стал философом и с улыбкой думал о серьезном проекте, о том, что он едва не был вовлечен в ничего не значащее для него дело.
Это была старая доктрина сторонника мира: нет конца безумствам вспыльчивых людей, поэтому нельзя позволять вовлекать себя в их свары и ссоры, нельзя отражать удары, нужно избегать эмоций.
Пусть гиены победят.
Легкая победа смягчает агрессоров. Правда звучит иногда неприятно, но если вы способны не дать втянуть себя в конфликт или, по крайней мере, сделать ваше участие минимальным, то лучше сохранить мир таким путем. Даже если нескольким существам причинят вред — все равно это лучше.
Вновь согласившись с основными аксиомами своих размышлений, Модьун перешел на шаг.
Теперь он был голоден. Он вошел в ближайшую из многочисленных столовых.
Сидя за едой, он наблюдал ту же сцену, что и утром: люди-гиены выстроились у каждого входа в огромный, заполненный людьми зал. Тот же самый высокопоставленный офицер почтительно подошел к нему и протянул документ.
Внешне документ очень напоминал повестку, полученную Модьуном на Земле. На мгновение Модьун ощутил сильный прилив тепла, возникший где-то у основания позвоночника. Модьун уже знал, что это ярость, и поспешно спросил:
— Что такое?
— Вы должны выступить в качестве свидетеля против четырех лиц, обвиняемых в том, что они нелегально провели на борт корабля человека, не имеющего разрешения. Суд назначен завтра на девять часов утра и будет проходить в помещении, указанном в повестке.
Не только каждое предложение, но и каждое слово, произносимое человеком-гиеной, звучало поразительно разоблачающе. Модьун реагировал на все произносимое, повторяя время от времени:
— О! О! О!
Неизменное «О!» выражало глубину постигшего его удивления и осознания.
Прояснилась тайна ареста. Очевидно, шпионы на Земле сразу взяли на заметку четырех друзей, потому что те были связаны с ним. И когда его, Модьуна, обнаружили на борту (несомненно, об этом доложил компьютер в столовой), кто-то понял, какую роль сыграли его друзья и кто помог ему попасть на корабль.
Трудно предугадать, чем может завершиться такой суд. Разумеется, хозяева нунули начали очередную из своих хитрых игр. В конце концов, все происходящее должно пролить какой-то свет на их тайную цель.
Офицер-гиена сказал вежливо:
— Меня просили обеспечить ваше выступление на суде в качестве свидетеля, как указано.
Модьун колебался. Но что ему оставалось делать? Он думал лишь о том, что вынужден дать негодяям возможность делать все так, как они хотят. Победив без борьбы, они должны будут успокоиться… Таковы были его философские аксиомы.
Но Модьун помнил и то, к чему призывал людей-животных часом раньше. Хотя обвинение не казалось ему слишком серьезным и, вероятно, было лишь частью большого плана, направленного против него лично, он задал решающий вопрос:
— Состоится ли суд с присяжными и судьей?
— Да.
— Вы уверены? — настаивал Модьун. — Вы понимаете, что это значит?
— Судья и двенадцать присяжных рассмотрят свидетельские показания, и обвиняемые смогут выставить выбранного ими адвоката.
Казалось, все справедливо.
— Хорошо, — сказал человек. — Я приду.
— Благодарю вас.
После этого офицер сунул руку в карман, вынул другой сложенный листок и протянул Модьуну.
Модьун подозрительно посмотрел на бумажку.
— Что это? — спросил он.
— Мне сказали, что если вы согласитесь быть свидетелем, вам будет выделена каюта, как вы просили утром. Здесь номер каюты и ее местонахождение.
Модьун с заметным облегчением взял бумажку. Он не знал, где провести вторую ночь.
Он сказал:
— Пожалуйста, передайте мою благодарность хозяину нунули. Скажите, что я ценю его любезность.
Как и было обещано, суд начался точно в девять на следующее утро, и в качестве первого свидетеля был вызван Модьун.
Глава XVII
Зал судебного заседания был обустроен точно так, как Модьун представлял себе по описаниям обучающих машин.
Дюжина присяжных (все — люди-гиены) восседали на специальной скамье, поставленной вдоль одной из стен. Гиена-судья занял место в кресле, завернувшись в свою мантию. Трибуна свидетеля, куда вызвали Модьуна, находилась слева от судьи. Гиена-прокурор находился за одним из столов справа от судьи, а гиена-адвокат — за другим. Прямо перед собой за барьером Модьун увидел четверых подсудимых, а у них за спиной выстроились гиены — офицеры полиции. Напротив должностных лиц, за низкой оградой, выстроилось несколько десятков рядов стульев. Здесь разместилась публика.
Внешне все выглядело вполне благопристойно, поэтому Модьуна неприятно поразило, когда прокурор поднялся и сказал без всяких предисловий:
— Этого свидетеля зовут Модиунн. Он — обезьяна из Африки; четверо обвиняемых провели его нелегально на борт корабля. Они обвиняются в измене, призыву к мятежу, иными словами, они совершили уголовное преступление, которое карается смертью.
Произнося это, он обращался к присяжным. Потом он повернулся к защитнику и изрек:
— Что может рассказать свидетель в оправдание их низкого преступления?
Защитник проговорил, не поднимаясь с места:
— Свидетель согласен, что все ваши утверждения — правда. Продолжайте судебное разбирательство.
— Я возражаю, — прорычал Модьун. Его тело пылало с головы до ног. Он понял, что дрожит.
— Возражение отклоняется, — сказал судья вежливым тоном. — За свидетеля говорил защитник.
Модьун закричал:
— Я возражаю против этой пародии на суд. Если все будет продолжаться в том же роде, я откажусь быть свидетелем.
Судья наклонился к месту свидетеля. Он казался обескураженным и продолжал тем же вежливым тоном:
— Что, по вашему мнению, неправильного в настоящем суде?
— Я требую, чтобы вопросы задавали непосредственно свидетелю и чтобы ему разрешили самому на них отвечать.
— Но это неслыханно, — запротестовал судья. — Защитник знает законы и, очевидно, может более квалифицированно отвечать на вопросы вместо свидетеля.
Тут, казалось, ему пришла в голову новая мысль, и глаза его расширились.
— Вы из Африки, — сказал судья. — То, что вы требуете — наверное, там это обычная процедура?
Модьун тяжело вздохнул. Его потрясло, какое напряжение моральных сил требовалось от человека, если он должен защищать не только свою, но и чью-то чужую правду. Но Модьун отказался быть вовлеченным во что-то более нечестное, нежели ложь относительно его имени или неправильная идентификация его в качестве обезьяны. В остальном ему была нужна только правда.
Он сказал:
— Я требую, чтобы суд шел по правилам, установленным человеком.
Последовала долгая пауза. Наконец судья подозвал к себе прокурора и адвоката. Троица беседовала шепотом. Потом два юриста возвратились к своим столам. Когда они сели, судья любезным тоном обратился ко всему залу заседаний и сказал: