Ужасным в положении Морлэйка было и то, что он здесь никого не знал. Ему не было позволено вызвать свидетелей с аэродромов, на которых служили люди, хоть немного знавшие его. Когда два эксперта-ракетчика дали свои заключения, он понял, что обречен. Впрочем, это стало ясно сразу же после ареста, когда один из охранников шепнул ему, что половина служащих потеряла свои семьи во время бомбардировки. Он знал, что эмоционально они были готовы обвинить любого, Морлэйка — так Морлэйка. Эти люди, согнутые бедой, лишенные всего, чем дорожили, не могли сейчас ни чувствовать, ни видеть, ни думать.
Все решилось тогда, когда ему дали слово.
— Нет ли у вас сомнений в том, — спросил военный прокурор, — что предмет, который вы видели, был действительно атомной бомбой?
— Это была атомная бомба.
— И она перемещалась прямо вниз?
— Да, совершенно точно.
— На какой высоте от земли это было?
— По меньшей мере, семьдесят пять миль.
Наступила пауза, затем голос прокурора зазвучал угрожающе:
— Капитан Морлэйк, вы слышали заключение экспертов о том, что любая бомба, нацеленная из какой угодно точки с поверхности Земли, на такой высоте движется только по параболической кривой?
— Я слышал эти показания.
— И какое вы сделали заключение из этих показаний?
Морлэйк был тверд:
— Еще совсем недавно я был убежден, что наши ученые ракетчики выше своих коллег в любой другой стране. Теперь я знаю, что нас обошли.
— Итак, это ваше единственное заключение в связи с гибелью сорока миллионов американцев: «Нас обошли»?
Морлэйк с трудом проглотил слюну, но сдержал себя.
— Я, возможно, неправильно выразился. Что же касается бомбы, то она шла точно вниз.
— Может быть, вы подумаете еще, капитан?
Прозрачный намек. Морлэйк знал, чего от него хотят. За то короткое время, что длилось расследование, у обвинения появилось несколько «блестящих» идей. Накануне вечером к нему пришли с рисунками гипотетических траекторий бомб. Каждый рисунок был выполнен на карте мира, на которой были отмечены три различные точки запуска. Если бы он согласился с тем, что бомба немного отклонялась в одном из указанных направлений, он стал бы героем.
— У вас еще есть возможность, — сказал военный прокурор, — оказать огромную услугу своей стране.
На душевные муки Морлэйка было жалко смотреть.
— Прошу меня понять, — наконец произнес он с замиранием сердца, — но я не могу изменить своих показаний. Она шла точно вниз.
Приговор гласил: тридцать лет тюремного заключения, — и ему, надо думать, еще повезло. За тот месяц, пока шло следствие, людей вешали на фонарных столбах, и процессы о подрывной деятельности вырастали как грибы на земле страны, которая не могла понять, кто же на нее напал.
Утром, на сорок девятый день своего заключения, Морлэйк, как обычно, надел рабочую одежду. Он уже почти забыл о том, что делал когда-то кроме этой работы, которая стала основной частью его жизни. Отправляясь завтракать, он мельком взглянул на доску объявлений, где вывешивались дневные наряды на работу. Вспашка восточного поля. Посадка картофеля в долине. Ремонт восточного забора. Очистка конюшен. Перевозка корма в новый коровник. Обычный расклад, в котором отсутствовала одна мелочь: его фамилии не было ни в одном наряде. Сразу же после завтрака он доложил об этом сержанту.
— Хорошо, отправляйся на картошку.
Морлэйк отошел, ворча себе под нос, что в следующий раз он обратится в контору, где составляются рабочие наряды. Дело было не в том, что ему не нравилась работать, нет, он всегда был в хорошей физической форме, и его организм был настолько безукоризненно сбалансирован, что во время службы в военно-воздушных силах его способность противостоять перегрузкам считалась одной из лучших. Теперь же он чувствовал себя даже более здоровым, бодрым, сильным и ценил жизнь. Но он не любил сажать картофель. Армейская ферма использовала устаревший, примитивный метод посадки, когда за каждой картофелиной надо было наклоняться до самой земли… К полудню он был взмокшим и усталым.
Обед в середине дня привозили в поле. Люди располагались прямо на траве, сидя на корточках с мисками и чашками. Их разговоры были такими же, как и в предыдущий день, и в день перед этим, и так каждый раз до бесконечности — бомбы, бомбы…
— Эй, ты слышал, что сказал этот новичок про кого-то, кто вылез из уцелевшего здания в Нью-Йорке?
— Один чудак со Среднего Запада говорит, что эти бомбы могли прилететь с Луны.