Вдруг взгляд Назимова остановился на небольшой картине, висевшей на стене барака. Картина нарисована маслом, в ней много наивного, неумелого. Но близкий сердцу русский пейзаж не мог не растрогать. На переднем плане изображены две березки, белые, российские березки, чуть наклонившиеся под напором ветра. Баки сразу вспомнил свое детство, Урал, реку Дёму — сколько там было таких вот белых кудрявых берез, целые рощи! И что-то острое кольнуло сердце, сдавило горло.
— Откуда у тебя эта картина? — справившись с волнением, спросил он Задонова.
Николай с гордостью рассказал своему другу удивительную для Бухенвальда историю «Березок». Он не раз замечал, что один из его мальчиков все время что-то рисует — углем, мелом, карандашом, рисует на чем попало. Задонов бегал по всему лагерю в поисках красок, холста, кисточки. Кое-как раздобыл все необходимое. А когда картина была нарисована, он решил организовать «передвижную выставку».
— Понимаешь, передвижная выставка из одной-единственной картины! — восклицал Задонов. — Наши «Березки» побывали почти во всех бараках и флигелях, где размещены русские. И знаешь, какой успех! Люди подходили к картине, подолгу стояли передней как зачарованные, и многие плакали.
— Не говори… Понимаю! — перебил Назимов. Задонов был счастлив и горд своими воспитанниками.
— Ты не думай, что среди моих ребят только один такой талантливый! Хочешь послушать концерт?.. — И не дожидаясь ответа Назимова, открыл дверцу своей комнатушки, крикнул: — Эй, ребята, позовите сюда Гришутку!
И вот перед ними стоит худой большеглазый мальчик лет девяти-десяти со странной самодельной скрипкой в руках. Задонов погладил мальчика по стриженой макушке, попросил «сыграть дяде что-нибудь русское».
Мальчик прижал острым подбородком скрипку и взмахнул смычком. С этого мгновенья Назимов забыл обо всем на свете. Он видел, как вспыхнули глаза маленького скрипача, как изменилось его лицо, с какой виртуозностью он водил смычком и как неуловимо-быстро двигались его худые длинные пальцы. Но еще больше поразила Баки сама музыка. Простенькая, немногозвучная, — но, сколько в ней теплоты и нежности, она взлетала и замирала, словно ласточка.
Казалось, Назимов никогда не слыхал такой трогательной мелодий. Он даже расцеловал мальчика, когда тот кончил играть.
Задонов, проводив маленького музыканта, не переставал твердить:
— Из него обязательно получится великий скрипач! Возможно, наш советский Паганини. Слышишь? Я его усыновлю, Борис. Когда освободился, возьму с собой, на руках принесу домой.
— Где ты достал скрипку для него? — спросил Назимов, в душе удивляясь тому, сколько новых неожиданных качеств открылось в самом Задонове после того, как ему поручили заняться ребятами.
— Со скрипкой — тоже своя история… В одном из бараков есть итальянец, бывший мастер музыкальных инструментов. Пожалуй, целый месяц я каждый день отдавал ему половину своей порции хлеба. И ад сделал скрипку… — Задонов как-то беспомощно улыбнулся: — Знаешь, ради музыки я могу и поголодать….
— Ладно, верю! Счастливый ты человек… — Назимов встал, слегка толкнул друга в бок, торопливо пошел к двери. Ведь скоро прозвучит отбой, и Назимов заступит на свое первое ночное дежурство.
…И вот Баки с повязкой на правом рукаве шагает по уснувшим улицам лагеря, а в ушах у него все еще звучит чудесная скрипка юного музыканта. Плечом к плечу с Назимовым идут еще двое подпольщиков с такими же повязками на рукавах. Идут молча. Кругом темно. Мигают красные лампочки на заборах. На фоне неба видна черная громада — это самое высокое здание в лагере, вещевой склад. Над перилами наблюдательных вышек рисуются черные тени — застыли как истуканы часовые.
— Если вспыхнет прожектор, не оборачиваться — приказывает Назимов своим товарищам — Идите свободно и независимо. Заложите рука назад.
Моросит дождь. Небо словно дегтем вымазано. На его черном фоне пляшут зловещие красные блики пламени, рвущегося из трубы крематория.
Назимов повел свой «патруль» вдоль проволочного заграждения. Им несколько раз встречались лагершуцы — свои и настоящие. Те и другие спрашивали пароль. Назимов шепотом требовал отзыв, а группы расходились в разные стороны.