«Нет, нельзя допустить этого истребления! Нельзя! — твердил Баки себе. — Надо во что бы то ни стало организовать людей!»
В это утро он пошатываясь вышел из барака, прислонился к дверному косяку, — забот и хлопот все прибавлялось, а силы иссякали. Баки до того уставал, что ноги буквально подкашивались.
Это было утро первого апреля сорок пятого года. Назимов сосредоточенно разглядывал окрестность. Здесь предстоит биться за сохранение жизни лагерников, которых в Бухенвальде не меньше, чем жителей в городе средней величины. Уж скорее бы настал решительный час. То одна помеха, то другая. И все же нельзя действовать вслепую, очертя голову. Слишком многим пришлось бы рисковать.
День начинался невесело. Гору Эттерсберг заволокло белесым туманом. Ничего не видно. Все исчезло: и дым неугасших пожаров, и бараки, и сторожевые вышки, и почерневший дуб. Казалось, ступи в этот мягкий, расступающийся перед тобой молочный туман, и можно идти далеко-далеко, не встречая никаких преград на пути. Тишина. Ни гула моторов, ни грохота взрывов. Будто и не было недавнего столпотворения.
Туман начал потихоньку редеть. В молочной дымке стали проступать очертания лагеря. Выступили бараки, дорожки между ними, фигуры медленно бредущих людей. Когда туман рассеялся совсем, над головой распростерлось голубое, по-весеннему свежее небо. И по этому мирному небу, точно так же как в родных для Баки краях, не спеша плыли караваны вечно странствующих облаков. В лучах утреннего солнца их фарфорово-белые гряды казались то сказочными утесами и горными хребтами, то принимали очертания волшебных дворцов и городов. Внезапно из-за облаков выглянуло солнце, щедро залило своими лучами восточный склон Бухенвальда.
За колючей проволокой видны деревья. В молодой зелени, прыгая с ветки на ветку, радостно щебечут и распевают пичужки. Своими нежными трелями они словно стараются развеять тоску и уныние в лагере, напомнить узникам, что уже недолго им страдать в неволе.
У подножья горы, в долине, раскинулись луга и поля, застланные зеленым ковром разнотравья. Там копошатся крестьяне.
Долго смотрел Назимов с вершины горы на эту, казалось бы, чужую для него жизнь. И вдруг ему захотелось побежать туда, в долину — и работать, работать, сбросив лагерную куртку, засучив рукава и распахнув ворот рубахи. Ему бы пахать, сеять, косить!.. В ушах звучал такой знакомый и родной, переливчато-нежный звон косы, когда ее точат бруском…
А на следующий день, второго апреля, все вдруг изменилось. В лагере стало доподлинно известно, что из Берлина в комендатуру Бухенвальда поступило распоряжение: начать эвакуацию лагеря. Эсэсовское начальство срочно собралось на совещание.
И вот — лагерь зашумел как никогда. Значит, наступило то роковое и страшное, чего так долго ждали, но надеялись, что беда как-то обойдет стороной. Куда будут эвакуировать? С какой целью? Каковы истинные намерения фашистов?.. Никто не мог ответить на эти вопросы.
День прошел в напряженном ожидании. К вечеру, когда узники вернулись с работы в свои бараки, снова загудели встревоженные рои. Во всех бараках на разные лады произносится одно и то же слово: эвакуация, эвакуация, эвакуация!!! А что она сулит? Жизнь или смерть?..
Люди годами ждали решительного дня. Верующие молились, чтобы он скорее настал. И вот настал. А в душе — страх, ужас. Слухи и догадки самые различные.
— Никакой эвакуации не будет. Начальник лагеря намеревается сдать американцам Бухенвальд по всем правилам! Напоследок Кампе хочет прослыть гуманным, — в голосе «оптимиста» дрожь и неуверенность, он хотел бы подбодрить прежде всего себя.
— Вздор все это! Нас пошлют на полевые работы…
— На расчистку дорог…
И — как гром — новый слух: командование лагеря приняло решение: тайными тропами переправить узников в горы Тюрингии и там всех уничтожить. В лагере не должно остаться никаких следов бойни.
Эта весть быстро распространилась по всему лагерю. И пуще прежнего заволновались, зашумели узники. Никто не знал, что надо делать.
«Интернациональный центр» до сих пор не принял определенного решения. А ведь «Русский центр» долго ждал этого решения. Больше ждать нельзя. Симагин созвал командиров бригад. — Обстановка такова, — коротко докладывал он. — Советская Армия в Германии вышла к Одеру, в Чехословакии она под Братиславой, в Австрии идут бои на подступах к Вене. Союзники заняли Фульду. Сейчас они возле Айзенаха-Готы, в двадцати — тридцати километрах от Бухенвальда. В районе лагеря дела обстоят следующим образом: охрана лагеря приведена в полную боевую готовность. Солдатам розданы ручные гранаты и фауст-патроны. В пулеметы заложены ленты. Поступили сведения, что в районе Веймара, то есть под боком у нас, сейчас сконцентрировано вдвое, втрое больше войска, чем ранее. Что будем делать?