— Договорились.
Госсейн подождал, когда она скроется за поворотом, и пошел за ней следом. Она спустилась вниз, прошла по коридору и по ступенькам поднялась к выходу. Он попытался догнать ее, но, протолкавшись сквозь толпу на улицу, уже не увидел девушку.
Он вернулся назад. С самого начала он подозревал, что она может испугаться экзамена, поэтому и стал следить за ней, и все-таки ему было неприятно, что его подозрения оправдались. Проблема Терезы Кларк становилась все запутаннее.
Госсейн вошел в свободную кабину сектора «G». Он был взволнован больше, чем ожидал. Дверь автоматически закрылась, раздался щелчок, и Машина безличным голосом произнесла:
— Ваше имя?
Госсейн забыл о Терезе Кларк. Наступил переломный момент.
Кабина была оборудована удобным вертящимся креслом, столом с ящиками и большой пластиковой панелью над ним — там мигали желтые и красные огоньки электронных деталей. Громкоговоритель из прозрачного пластика был расположен в центре панели.
— Ваше имя? — повторила Машина. — Отвечая, пожалуйста, положите руки на подлокотники.
— Гилберт Госсейн, — тихо сказал он.
Наступила пауза. Огоньки продолжали мигать.
— На первое время, — тем же бесстрастным голосом сказала Машина, — я принимаю это имя.
Госсейн облегченно вздохнул. Он почувствовал, что сейчас откроет нечто важное. От возбуждения он разгорячился.
— Значит, известно, кто я такой на самом деле? — спросил он.
Опять пауза. Госсейн вспомнил, что сейчас Машина разговаривает не с ним одним, а с тысячами людей, сидящих в кабинах.
— Вы сами этого не знаете? — ответил голос Машины. — Вы готовы к испытаниям?
— Но…
— Оставим эту тему! — голос стал строже. Затем уже более мягко он продолжал: — В одном из ящиков стола письменные принадлежности. Отвечайте на вопросы не спеша — дверь не откроется раньше чем через полчаса. Желаю успеха!
Именно этих вопросов и ожидал Госсейн: Что такое не-аристотелевы концепции? Что такое не-ньютоновы концепции? Что такое не-евклидовы концепции?
Вопросы были не так уж просты, как могло показаться сначала. Определения сформулировать было несложно, но не это главное: нужно было показать свое понимание этих формулировок, их многозначность, показать, что и эти краткие ответы не являются однозначными. Собираясь с мыслями, Госсейн проставил на листках привычные сокращения: ноль-А, ноль-Н, ноль-Е.
Минут через двадцать ответы были написаны, и Госсейн откинулся на спинку кресла.
— Сегодня других вопросов не будет, — сказала Машина. Но разговор с ней на этом не закончился. На двадцать пятой минуте Машина заговорила снова: — Пусть вас не удивляет несложность первого экзамена. Моя задача — не провалить экзаменующегося, а убедиться в его стремлении к гармоничному развитию, к умению правильно использовать сложную нервную систему человека. Это и должны выявить в каждом гражданине Земли тридцатидневные Игры. Те, кто не выдержал сегодняшние испытания, уже оповещены. Им придется ждать следующих Игр. Остальным — а их более девяноста девяти процентов — желаю удачи завтра.
Госсейн положил исписанные листки в открывшуюся нишу. Телекамера быстро сверила ответы и подтвердила их правильность. Через несколько минут следующая партия из двадцати пяти тысяч человек приступит к своему экзамену.
— О чем вы хотели спросить меня, Гилберт Госсейн? — вдруг зазвучал голос Машины.
Госсейн вздрогнул.
— Почти все, что я помню, не соответствует действительности. Возможно ли, что это сделано с какой-то целью?
— Безусловно.
— Кто это сделал?
— Ваш мозг не содержит информации об этом.
— В таком случае, откуда это известно?
— Это логический вывод из имеющихся данных. То, что в ваших иллюзиях присутствует Патриция Харди, говорит о многом.
Госсейн помолчал, но все же высказал то, о чем думал:
— Многие душевнобольные убеждены, что они являются известными людьми — Цезарем, Наполеоном, мужем дочери президента Земли, наконец. Возможно, я отношусь к этой категории?
— Нет. Самое сильное убеждение можно внушить с помощью гипноза. Ваше, к примеру. Потому-то вы так легко избавились от чувства горя, когда поняли, что Патриция жива. Но последствия нервного шока еще присутствуют в вашем мозгу. — Наступило молчание, но вскоре Машина заговорила вновь, и в ее голосе прозвучала грусть. — Я всего лишь мозг, прикованный к этому месту, я не могу точно знать, что происходит вдали от меня. Возможно, вас это разочарует, но я могу только гадать, какие планы вынашивают некоторые люди.
— Но ведь что-то вам все-таки известно?
— Вам отведена большая роль в осуществлении каких-то планов, но каких именно — я не знаю. Обратитесь к психиатру, сфотографируйте кору своего мозга — без этого я не смогу ничего определить. До завтра!
Дверь щелкнула и открылась. Госсейн вышел в коридор, через толпу пробрался к выходу и оказался на бульваре. К северу тянулся квартал зданий, выстроившихся в правильном геометрическом порядке, за ними — дворец президента среди цветочных клумб и деревьев. Невысокое здание благородных пропорций и гармоничных линий. Но Госсейн не любовался красивым видом. Он думал, сопоставлял факты, рассчитывал. Причастность президента Харди и его дочери Патриции к происходящему с ним не вызывала сомнений. Но зачем ему было внушено, что он женат на умершей женщине? Это же полная бессмыслица. Не будь поблизости Нордега, все равно детектор лжи немедленно определил бы это.
Госсейн пошел в город. Он зашел в небольшой ресторан у реки, заказал еду и попросил телефонный справочник. На желтых страницах он быстро нашел знакомое имя: Энрайт, Дэвид Лейстер, психолог: 709 Дом Искусств и Медицины. Это был автор ряда книг, которые читали те, кто рассчитывал выдержать более чем десять дней испытаний в период Игр. Читались они с наслаждением: широта и ясность мысли автора, точность словесных определений, отчетливое понимание неразрывной связи тела и мозга — все это чрезвычайно импонировало Госсейну.
Он закрыл справочник и вышел на улицу. Ему стало легко, он успокоился: он помнил книги Энрайта, значит потеря памяти не так страшна. Врач, знаменитый ученый вылечит его быстро.
— Доктор принимает только по предварительной записи, — сказал секретарь в приемной Энрайта. — Приходите через три дня в 14 часов. Прием длится час. Счет оплачивается предварительно — двадцать пять долларов.
Госсейн заплатил, взял чек и ушел. Он не огорчился: к хорошему врачу попасть трудно. Человечество еще только начало приобщаться ноль-А концепции, а без этого оно оставалось больным.
На улице он обратил внимание на один из самых мощных автомобилей, который ему доводилось встречать. Громоздкая машина, сверкнув в ярких лучах солнца, пронеслась и остановилась футах в ста от Госсейна. Человек, одетый в ливрею, вскочил с сидения рядом с шофером и открыл заднюю дворцу. Из машины вышла Тереза Кларк. На ней было черное вечернее платье, лицо ее казалось не таким загорелым. Тереза Кларк и это сверкающее великолепие! Немыслимо было соединить их в один образ.
— Кто это? — спросил Госсейн мужчину, стоявшего рядом. Он знал ответ заранее.
Мужчина с удивлением посмотрел на Госсейна.
— Патриция Харди, дочь президента. Должно быть, законченная неврастеничка. Обратите внимание на форму ее машины — она напоминает огромный бриллиант…
Госсейн не слушал. Он отвернулся, чтобы его не узнали. Надо было решить, как вести себя дальше. Казалось невероятным, что она может прийти вечером на заброшенную автостоянку к человеку, которого она совершенно не знала.
Но она пришла.
Госсейн стоял в тени и задумчиво смотрел на неясную фигуру девушки. Место для наблюдения он выбрал удачно: она стояла к нему спиной и не замечала его присутствия. Он догадывался, что попал в ловушку, несмотря на то, что хорошо осмотрелся и не нашел ничего подозрительного. И все-таки он не колебался ни секунды — эта девушка была единственной нитью к разгадке его тайны. Госсейн следил за ней с интересом.