Так я и оказался в этом покинутом людьми углу. Солнце садилось. Комары жужжали все злее. Я подумал, что пора бы отыскать подходящее место и раскинуть привал. И тут увидел серый, обросший мхом приземистый сруб. Подступы к нему охраняли разросшийся бурьян, кусты малинника.
Я напролом пробился к выходу, открыл подгнившую дверь. И увидел Назарово колесо.
Сработанное добротно, из мореного дуба, — не поскупился дед Назар на материал, — оно возвышалось почти до потолка. Густые сети паутины обвили его сверху, а сквозь провалившийся пол пробились буйные плети крапивы. Однако у меня хватило соображения понять, что весь механизм очень прост, что в нем нечему даже ломаться. Колесо насажено на вал, прочная передача вела к небольшим жерновам, покрытым толстым слоем пыли. Среди этого запустения совершенно не тронутыми временем казались плиты из какого-то неизвестного мне сплава, лежавшие под правой и левой сторонами колеса. Видно было, как тщательно и любовно прилаживал их мастер.
Я предусмотрительно захватил с собой банку со смазочным маслом. Во все зазоры, везде, где, по моим соображениям, могли находиться подшипники и механизмы передачи, я налил масла. Подождал немного, усмиряя внезапно забившееся сердце, и выдернул чеку. Колесо как-то по-стариковски вздохнуло, охнуло, подняв тучи застарелой пыли, качнулось, заскрипело, закряхтели жернова… Ошалев, я смотрел на него и пять, и десять, и двадцать минут — колесо вращалось. Неторопливо мелькали спицы, поскрипывали жерновки, улеглось понемногу облако пыли.
Какое-то время я стоял ошарашенный, с глупо вытянувшимся лицом. Потом подумал, что Иван Федорович прав, и Назар открыл какой-то принципиально новый двигатель. Уже стемнело, и обследованием заниматься не имело смысла. Я осторожно прикрыл дверь и чуть не на цыпочках вышел из сруба. За десяток шагов еще было слышно, как скрипит колесо. Тонкое бульканье ручья доносилось снизу. Жиденькая его струйка явно не в силах была бы даже повернуть колесо. Ветра, особенно здесь, в овраге, ни малейшего. Какие-либо другие известные мне двигатели исключались. Что же приводило в движение загадочное колесо? Ломая над этим голову, я выбрался из оврага, нашел удобное открытое местечко и запалил костер.
Проснулся я еще до восхода солнца и сразу поспешил к оврагу. И нисколько не удивился, услышав еще издали скрип и кряхтенье. Колесо работало. Оно исправно крутилось всю ночь. Сейчас я внимательно рассмотрел его. Десятка два тяжелых постоянных магнитов были закреплены по ободу колеса. И никаких замаскированных приводов, передач я обнаружить не сумел.
Успокоился на том, что Назар, видимо, искусно спрятал двигатель в самом колесе. Ничего другого мне в голову не приходило.
Остановить колесо было нелегко — оно было достаточно массивным, а тормоз одряхлел до такой степени, что дерево от соприкосновения с ободом начинало крошиться.
Обратно я шел с рюкзаком грибов и обдумывал статью, которую напишу в газету о чудесном механизме Назара.
Сотрудник областной газеты долго со странным выражением смотрел на меня, прочитав мою рукопись.
— Кто мог бы подтвердить все, о чем вы здесь рассказываете? — спросил наконец он.
— Внук Назара, Иван Федорович Власов.
— Не он ли работает на Н-ском заводе мастером? — оживился сотрудник. — Я писал о нем.
— Да, он известный рационализатор.
— Странно, очень странно. Вы понимаете, что напечатать заметку в таком виде мы не можем? Вы хотите, чтобы мы стали посмешищем на весь Союз? Если я сейчас понесу вашу заметку редактору… Знаете, что мы сделаем? Я свяжу вас с научным центром, покажите эту заметку там.
Через полчаса я сидел в клетушке Бориса Николаевича Баранова, аспиранта-физика. Не понравился он мне поначалу — черная шевелюра, черная бородка и усики на моложавом лице. Издалека чувствуется солидный ученый — усмехнулся я про себя. Глаза у него на лоб полезли, когда он прочитал мое творение.
— Вы не обижайтесь, — сказал он мне. — Комментарий к этому может быть только один: чепуха, не заслуживающая серьезного внимания. Вы утверждаете невозможное.