Он не мог судить объективно о Египте и египтянах, резко (что в общем-то не было ему свойственно) возражая против любых попыток хоть как-то критически взглянуть на египетскую реальность наших дней. Например, когда ему говорили о массовом бакшишничестве, он отвечал: «Это — не бакшишничество, а природная смекалка и предприимчивость». Конечно, он хорошо знал язвы этой страны. Но не терпел, когда кто-нибудь о ней говорил худое слово.
Ему все время хотелось возвести Египет на особый пьедестал, не видеть в нем каких-либо недостатков. Здесь он пережил много тяжелого как в личном, так и в служебном плане. Но здесь же он окончательно сформировался как разносторонний арабист с широким кругозором и многообразными интересами. И здесь же он встречался почти со всеми деятелями июльской революции 1952 года, что во многом помогло ему впоследствии при работе над кандидатской диссертацией и выполненной на ее основе монографией «Революция ’’свободных офицеров» в Египте» (М., 1984). Египтом Олег Витальевич занимался всюду и всегда. Незадолго до своей безвременной кончины он сдал в издательство последнюю книгу об этой стране. В ней сказано многое, в том числе — еще никем не замеченное и не записанное.
Долгие годы Олег Витальевич работал в Сирии и Ираке, хорошо знал эти страны, дружил со многими арабскими учеными, писателями, деятелями культуры. Он досконально изучил все закоулки старинного рынка Хамидийе в Дамаске, восхищался замечательным искусством сирийских ремесленников — ткачей, гончаров, чеканщиков, граверов, резчиков по дереву. Хозяев многих лавок и мастерских он знал лично, некоторые из них говорили по-русски. Конечно, именно в Сирии, в благодатной тени садов оазиса Гута, можно проникнуться ощущением неспешного, тягучего, «с чувством, с толком, с расстановкой», проникновенного наслаждения жизнью, которое мы раньше называли «кейфом» (был даже глагол «кейфовать», ныне замененный вульгарно-жаргонным «ловить кайф»), Олег часто рассказывал о нравах и обычаях сирийцев, о «меззе» (многовариантной и многосменной закуске, описанной многими, но каждый раз — по-разному), об их неторопливых беседах, преисполненных чувства собственного достоинства, а иногда — и превосходства по отношению к другим арабам. И, конечно, если это касалось египтян, Олег выходил из себя. Он, по его признанию, всегда предпочитал «предприимчивых и смышленых египтян» всем остальным.
Разумеется, и в Сирии он много работал, живо интересовался древностями, коллекционировал античные монеты, побывал и на развалинах сказочной Пальмиры, и в национальном музее Дамаска, и в легендарной мечети Омейядов в Дамаске. Он много рассказывал о вырубленном в голубоватых горах арамейском ауле Маалюля, о монастыре в Седнайе с иконой богоматери, писанной рукой «самого святого Луки», о великолепной цитадели древнего Халеба (Алеппо) и прекрасно сохранившемся замке крестоносцев Крак де Шевалье. Я сам повидал все это, добывав в Сирии, и, наблюдая жизнь сирийцев, не раз ловил себя на том, что многие из моих наблюдений были подготовлены, объяснены, предугаданы рассказами Олега.
Ирак был единственной арабской страной и вообще единственным местом за пределами родины, где нам удалось повидаться. Шел апрель 1967 года, но жарко было, как в июле. Олег был занят, но все же нашел время нас встретить, а на следующий день мы с ним поехали к упоминаемому в его книге доктору Юсефу Иззаддину, писателю и историку, занимавшему тогда одновременно посты генерального секретаря Академии наук и Союза писателей Ирака. На встрече присутствовала также египетская поэтесса Карима, у которой с Юсефом Иззаддином завязался, казалось бы, чисто филологический спор, о том, на каком языке будут говорить арабы в будущем. Доктор Юсеф говорил, что, вне всяких сомнений, они будут говорить на современном арабском литературном языке (на котором и шла беседа), но Карима отстаивала перспективу перехода всех арабов на египетский диалект. Я был на стороне Юсефа. Но Олег мне потом сказал: «Будущее — за египетским диалектом. Юсефа я очень уважаю, но вряд ли его пророчество осуществится. Сам посуди — здешние арабы смотрят фильмы на египетском диалекте, вечерами видят по телевидению египетские пьесы — тоже на египетском, а не на иракском диалекте. Египетский диалект более обогащен литературной лексикой и более модернизирован, чем все прочие арабские диалекты».
Я тогда уже не помню в какой раз посмеялся над «египтоманией» моего друга, но потом задумался и пришел к выводу, что его мысли не лишены оснований. Что же касается Юсефа Иззаддина, то в память о встрече с ним у меня хранится его книга о правлении Дауда-паши в Ираке. Причем самое поразительное в этой книге — наличие в списке использованной автором литературы произведений на грузинском языке. Дауд-паша, как и другие правители Ирака конца XVIII — начала XIX в., был грузином по происхождению, и Юсеф Иззаддин, чтобы осветить соответствующий период истории своей страны, специально выучил для этого грузинский язык.
В Ираке — древнем Двуречье — Олег прожил четыре года. И он очень четко, уже в первых письмах, установил разницу между «смышлеными и предприимчивыми египтянами», «мягкими и медлительными сирийцами» и «жесткими, резкими, мужественными иракцами». Уже потом, через много лет, мне приходилось слышать примерно то же от арабских социологов с мировым именем, например известного эксперта ООН Самира Амина. И мне до сих пор приятно сознавать, что мой друг, не будучи ни социологом, ни этнографом, не проводя каких-то специальных изысканий, на основе только лишь своей эрудиции и интуиции пришел к тем же выводам, что и видные ученые.
Вспоминается также визит в Ассоциацию иракских адвокатов в Багдаде, которая пригласила к себе группу советских востоковедов.
На этой встрече выступил (после всех советских гостей) президент ассоциации, известный юрист и дипломат Файк ас-Самарраи, который, сказав о помощи СССР арабам, упор сделал на «священные права арабов Палестины, до сих пор попираемые захватчиком». Это было сказано в апреле 1967 г. и как бы предвосхитило будущие научные занятия Олега Витальевича.
Работая в 1979–1986 гг. в Институте востоковедения АН СССР, он много занимался ближневосточным конфликтом и проблемами его урегулирования, был участником международных конференций и семинаров по палестинской проблеме в Нью-Йорке, Женеве и Джакарте. Его перу принадлежит в общей сложности свыше 40 печатных работ (в том числе — 4 книги), многие из которых публиковались под псевдонимами (О. Ковтун, О. Ляхов).
Смерть застала Олега Витальевича на посту советника посольства СССР в Сирии. Он был прежде всего востоковедом-практиком, отдавшим все свои незаурядные способности, знания и силы на службу отечественной дипломатии, делу не только политического, но и культурного, духовного, человеческого сближения народов СССР и арабских стран. К сожалению, именно вследствие загруженности практической работой Олег Витальевич многого не успел сделать как ученый. А замыслы у него были необъятные — и в области истории, и лингвистики, и искусствоведения, и в сфере изучения современных социально-политических проблем арабского мира. Те, кто близко знал его, глубоко верили в реализацию этих замыслов.
Его жизнь — в какой-то мере и пример, и урок многим. Пример с О. В. Ковтуновича надо брать тем работающем за рубежом молодым нашим востоковедам, которые не знают, чем им заняться в свободное от служебных занятий время. Олег же, как только попал в Египет в конце 1953 г., начал собирать материал для словаря и учебника египетского диалекта. Я видел этот материал и долгие годы потом пилил моего друга за то, что он так и не реализовал этот очень интересный, а для своего времени — просто революционный замысел, ибо тогда на русском языке не существовало пособий по арабским народным диалектам. Олег хотел написать воспоминания о своих встречах с Мухаммедом Нагибом (первым президентом Египта после революции 1952 года), Гамалем Абдель Насером, его помощниками — Закарией Мохиддином, Абд аль-Латыфом Багдади, Али Сабри, Гамалем и Салахом Салемами. Он много рассказывал и многое мог бы написать о встречах арабских лидеров с Н. С. Хрущевым и другими руководителями СССР.