Проходим в расположенные рядом мастерские. Там работают почти исключительно женщины. У каждой отдельная маленькая комната, где стоит ткацкий станок, и, как правило, кроватка с грудным ребенком. Конечно, мы, как и все, кто впервые попадает в Харранию, не можем сдержать восхищения совершающимся на наших глазах чудом — превращением разноцветных шерстяных нитей; натянутых на примитивном деревянном станке, в прекрасную картину-гобелен, по тонкости оттенков, право, способную соперничать с творениями самых прославленных художников. Но, позвольте, по каким образцам ткут мастерицы? Что-то перед ними не видно даже самого общего наброска будущего ковра, хотя они делают сложнейшие композиции, часто занимающие несколько квадратных метров. Ответ прост и неожидан: никаких образцов, эскизов, предварительных рисунков. Весь замысел целиком в голове исполнителя.
— Эти мастерицы и мастера с десятилетнего возраста прошли мою школу, — говорит Рамсис, — но я учил их только технике ткачества, не давая уроков рисования, композиции и тому подобного. Так что они подлинные и единоличные творцы.
— Но, видимо, пришлось устраивать строгий конкурс для детей, пришедших к вам, чтобы отобрать самых одаренных?
— Нет, никакого отбора вообще не было. Любой ребенок, начавший заниматься у нас, проявляет способности, а иногда и талант. Но дети должны быть из деревни. Городские слишком рано подпадают под влияние кино, телевидения, журналов и книг, которые прививают им стандартный взгляд на мир. Рутинное образование способствует дальнейшему подавлению индивидуального мировосприятия.
Рамсис вспоминает, что еще в молодости, учась на архитектора, он был потрясен неповторимостью средневековой архитектуры Каира, особой красотой каждого отдельного дома. А старые деревни, так естественно вписывающиеся в окружающую природу, придавая ей завершенность, обогащая ее!
— Я не мог понять, — продолжает наш собеседник, — почему наша цивилизация строит такие уродливые жилища. Даже в любимых мною древних кварталах Каира там и сям вырастают безликие «модерновые» здания. Еще более печально, когда такое же творится в деревне.
Годы не донесли до нас имен подавляющего большинства тех, кто строил и поныне ласкающие наш взгляд дома. Естественно, гении среди них попадались нечасто. Скорее всего они были скромными мастерами-ремесленниками и лишь сохраняли традиции своих отцов, дедов и прадедов. Но в их труде было ценнейшее качество, отсутствующее у многих нынешних зодчих с учеными степенями, — индивидуальность. Они учитывали местные особенности, вкусы и привычки, пожелания людей, которым предстояло жить в строящихся ими домах.
— Есть ли разница между теми, кого мы сегодня называем художником, и ремесленником, — продолжал рассуждать Рамсис. — Говорят, что художник творит, а ремесленник только повторяет. Однако если приглядеться внимательнее, то окажется, что большинство художников лишь имитирует кого-то из классиков, тогда как многие ремесленники настоящие творцы. Можно ли делить искусство на «великое» и «малое»? Думаю, что нет. Ведь еще древние говорили: искусство едино, образцы его бесчисленны. В древние времена различия между художником и ремесленником не существовало[12]. Гениальный, по нашим понятиям, скульптор, создавший диоритовую статую фараона Хефрена, или автор древнейшей деревянной статуи, известной под названием «Шейх эль-белед», ничем не отличались от других царских мастеров, изготовлявших алебастровые сосуды, деревянные ларцы, ювелирные украшения и другие предметы обихода для царя и его придворных. Этих мастеров нисколько не беспокоила безымянность их творчества[13]. «Подписные» работы впервые появляются, пожалуй, в Греции, и тогда же возникает слепое подражание их авторам.
Эти мысли привели Рамсиса к выводу, что художественное творчество — удел не только избранных, оно доступно практически каждому. Это весьма серьезная проблема в наши дни, когда машинное производство почти всюду вытесняет ремесло, что вызывает у современного человека протест, хотя чаще всего и неосознанный. Только этим можно объяснить тягу многих (к сожалению, подчас вырождающуюся в пустую моду) к старинным произведениям ремесла, которые, в противоположность стандартным изделиям, как бы хранят тепло человеческих рук.
Но как же возродить ремесло? Ведь исчезает-то оно потому, что ему все труднее удовлетворять потребности нашей повседневной жизни. Повторение старого никого не может устроить. Чтобы конкурировать с потоком дешевых, быстро меняющихся промышленных изделий, современное ремесло должно обладать собственной, только ему присущей эстетической ценностью.
Так родилась идея эксперимента в Харрании.
Поселившись в деревне, Рамсис и его жена стали приглашать к себе детей феллахов и показывать им приемы ткачества. Ребенку за каждую, пусть даже самую несовершенно сделанную им вещь платили небольшую сумму, чтобы малыш почувствовал ценность своей работы и не только он, но и его семья осознали, что это не игра, а серьезное дело, на которое можно положиться в будущем.
Кроме того, — улыбается Рамсис, — это избавило меня от проверки «отбывания» учениками часов в мастерской — процедуры, по-моему, унизительной и для проверяющего, и для проверяемых.
Он решил не разделять творческий процесс на предварительный этап — подготовку эскиза ковра — и собственно ткачество. Ведь ученик при слабом еще владении техникой будет занят лишь тем, чтобы как можно добросовестнее перенести рисунок, который он не сможет сделать без помощи учителя, на ковер.
— Даже подражание великим мастерам, — замечает Рамсис, — редко кого излечивало от посредственности, а чаще становилось ее причиной.
Другой заботой Рамсиса было уберечь детей от профессиональных эстетических влияний. Он нередко возил их по красивейшим местам страны, к морю, в города, где они гуляли по улицам, паркам и площадям, заходили в зоосад, но в музеи — никогда.
— Неужели, — вырывается у нас вопрос, — вы вообще никак не пытались руководить своими учениками?
— Мое участие в их творчестве заключалось лишь в том, что я обсуждал с детьми их замыслы, давал — но не навязывал — советы, предостерегал от подражания товарищам. Самое главное, что я стремился сделать, — это поддерживать в коллективе спокойную, веселую атмосферу, необходимую для творчества.
Итак, Рамсис утверждает, что не сыграл никакой роли в создании нового красочного и выразительного языка, которым говорят харранийские ковры. Он только обеспечил условия и возможности для раскрытия творческих задатков, имеющихся у каждого ребенка.
Большей частью мы видим на коврах сцены деревенской жизни — людей, животных, дома в окружении пальм. Встречаются и библейские сюжеты, но представленные так, будто дело происходит в современной египетской деревне. А вот отзвуки экскурсий по стране: изображения диких зверей, виденных в зоопарках, моря и морских рыб. Прелестны, бесчисленны в своих оттенках цвета этих ковров-картин. Все краски делаются тут же, из специальных растений. Когда закладывалась их плантация, Рамсису пришлось выписать кое-какие семена из самых отдаленных уголков земли. Для всех работ характерна какая-то особая раскованность, искренность. Ткачи из Харрании свободно, без претензий на «артистичность» передают свое видение мира — красочного и гармоничного.
Кроме изготовления ковров в Харрании занимаются «росписью» тканей в технике, напоминающей индонезийский батик. Мастера, часто дети, наносят на материал рисунок расплавленным воском, из лейки с узким носиком. После того как воск затвердеет, кусок ткани опускают в чан с краской, которая пропитывает открытые участки. Потом ткань высушивают, наносят следующий рисунок, вновь погружают в краску — уже другую. Эта операция повторяется столько раз, сколько цветов предусмотрено в композиции. Нужны большой талант, врожденное чувство цвета, воображение, чтобы представить себе, что получится от наложения одной краски на другую. Мастера из Харрании легко справляются с этой задачей. Напоследок ткань кипятят, воск с нее сходит — и перед вами сложные орнаменты, павлины, переливающиеся всеми цветами радуги, фантастические животные с оскаленной пастью и когтистыми лапами.
12
По мнению Е. С. Богословского, отделение творческого труда от физического происходит на рубеже XIX–XX династий
13
Это довольно распространенное мнение ошибочно. Исследования искусствоведов (например, М. Э. Матье) выявляют имена известных архитекторов и художников, положение которых, конечно, резко отличалось от положения простых ремесленников. —