— Но именно я все это затеял, — сказал я. — Иногда мне кажется, что это не я веду людей на битву, а они как бы толкают меня вперед. Может быть, весь я целиком — всего лишь их создание. Нечто, созданное волей Человечества. Может быть, я всего лишь лоскутный коврик, созданный ими из их представлений о самых различных героях. Может быть, никакой другой жизни у меня нет и не было, и когда я выполню свою задачу, то исчезну, поскольку исчезнет и чувство опасности, питающее души этих людей…
— Думаю, что этого не произойдет, — мрачно сказал Арджав.
Я только пожал плечами:
— Но ведь ты же не я. И у тебя не было таких странных снов…
— А тебе по-прежнему снятся эти сны? — спросила Эрмизад.
— В последнее время нет. С тех пор, как началась эта военная кампания, сны пропали. Они мучают меня только тогда, когда я пытаюсь понять, кто же я на самом деле такой. А когда я делаю то, что от меня требуется, сны оставляют меня в покое. Скорее всего, я просто призрак. И ничего больше.
— Вот этого я не понимаю, — вздохнул Арджав. — Мне кажется, тебе просто жаль самого себя, Эрекозе. Ты можешь проявить свою собственную волю, однако боишься это сделать! И вместо этого предаешься кровопролитиям, отдаешь душу на растерзание ненависти, позволяешь меланхолии мучать тебя. Ты пребываешь в такой тоске потому, что не делаешь того, что действительно хотел бы делать. Эти сны все равно вернутся, Эрекозе. Запомни мои слова — сны вернутся и будут куда более ужасны, чем виденные тобой когда-либо прежде.
— Довольно! — вскричал я. — Не надо портить наше последнее свидание. Я пришел сюда лишь потому…
— Ну и почему же? — Арджав поднял тонкую бровь.
— Потому что мне необходимо было поговорить с умными и воспитанными людьми…
— Поговорить с кем-либо, подобным тебе, — тихо проговорила Эрмизад.
Я обернулся к ней и вскочил:
— Нет! Я совсем другой, чем вы! Мой народ ждет меня там, за этими стенами! Они ждут, когда мы уничтожим ваше племя!
— Но между нами существует родство духовное, — сказал Арджав. — Эти связи тоньше и крепче кровных…
Лицо мое исказила гримаса, и я спрятал его в ладонях.
— Нет!
Арджав положил руку мне на плечо:
— Ты куда более настоящий человек, Эрекозе, чем сам позволяешь себе казаться. От тебя потребуется немалое мужество, если ты решишься серьезно переменить свою жизнь и образ мыслей…
Руки мои бессильно упали.
— Ты прав, — сказал я ему. — И этого мужества я в себе не чувствую. Я всего лишь меч. Некая сила, вроде урагана. Больше мне ничего не дано, больше я не позволяю себе ничего. Больше мне ничего не позволяют…
Эрмизад снова вмешалась в наш разговор. В голосе ее отчетливо звучала ярость:
— Ради тебя самого ты должен позволить этой второй половине твоего «я» одержать верх! Забудь о данной Иолинде клятве. Ты ее не любишь. У тебя ничего нет общего с той кровожадной толпой, которая следует за тобой столь послушно. Ты куда более великий человек, чем любой из них… чем любой из тех, с кем ты ведешь войну…
— Прекрати это! Довольно!
— Она права, Эрекозе, — сказал Арджав. — Мы ведь спорим с тобой не ради собственного спасения. Это спор во имя твоей души…
Я снова рухнул в кресло.
— Я так старался не позволять более сомнениям овладевать моей душой и вести простую деятельную жизнь воина, — проговорил я бессильно. — Вы правы я не чувствую никакого родства с теми, кого веду за собой… или с теми, кто толкает меня вперед… Но они ведь, несомненно, мой народ! И долг мой…
— Пусть живут так, как им хочется, — сказала Эрмизад. — И ты в долгу не перед ними. Перед самим собой.
Я сделал глоток вина. Потом тихо сказал:
— Я боюсь.
Арджав покачал головой:
— Нет, ты смел. И не твоя вина, если…
— Кто знает? — сказал я. — Может быть, некогда я совершил чудовищное преступление. А теперь за него расплачиваюсь.
— Все это потому, что ты себя жалеешь, — все эти твои размышления! — снова заявил Арджав. — Знаешь, Эрекозе, все это как-то… как-то не по-мужски…
Я затаил дыхание.
— Может, оно и так. — Я посмотрел прямо на него. — Но если время имеет циклический характер, то разве не может быть — хотя бы в одной какой-нибудь его точке! — просвета для меня, такого отрезка, когда я еще не совершал этого преступления…
— Все эти разговоры о каком-то «преступлении» ни к чему, — заявила нетерпеливо Эрмизад. — А что велит тебе твое сердце?
— Мое сердце? Я уже много месяцев не прислушивался к его голосу.
— Ну так теперь прислушайся! — рассердилась она.
Я покачал головой: