Ну а самому Вячеславу Ивановичу двадцать пять километров— дистанция умеренная. В саду немного угнетает монотонность: круг за кругом, круг за кругом, а если бы по прямой — средняя пробежка. Потому что состоял Вячеслав Иванович в клубе сверхмарафонцев, не раз бегал и в Москву, и в Таллин. Втянулся он постепенно, когда начинал, не верил, что сможет достичь таких высот, — но достиг и хотел на высотах удержаться. Их не так уж много — таких, кто за десять дней могут добежать до Москвы; и потому, когда стоят люди на обочинах, когда окружают после каждого этапа, расспрашивают, не верят, пусть и смеются редкие дураки, — тогда чувствуешь, что сумел сделать такое, что обычному человеку недоступно. Не в смысле физических возможностей— в принципе достичь может каждый здоровый человек, а в смысле воли. Многим ли хватит воли вот так вставать каждый день и бежать четвертак в любую погоду? О пробегах всегда писали газеты, Вячеслав Иванович вырезал заметки со своей фамилией — это тоже приятно: начинают больше уважать и знакомые, и на работе. Но главное — самосознание: сумел, превозмог, достиг! Вот только невозможно достигнуть один раз — и навсегда, нужно бежать каждый день, снова и снова убеждаясь в легкости ног, выносливости сердца, крепости воли…
Чтобы бежалось легче, чтобы преодолеть скуку повторяющихся кругов, нужно было о чем-нибудь думать. Особенно приятно думалось на бегу о том, чем он когда-то был, — и тем самым усиливалась гордость за теперешние достижения!
…Славику было примерно лет пять, когда началась война. Первую зиму он пережил в блокаде. Очевидно, все его родные умерли, поэтому в апреле он попал в детприемник и по последнему льду вывезен на Большую землю. Полного имени своего он сказать не сумел, но упорно называл себя Славиком, отчего и записан был Вячеславом; само собой явилось и отчество — Иванович: самое простое, не требующее фантазии и в то же время в своей простоте поднимающееся до символа; ну а поскольку подобран он был где-то на Суворовском проспекте, то и фамилия ему была дана: Суворов — к тому же очень созвучная времени фамилия. Пережитый голод — нет, больше: пережитая непрерывная устремленность к еде, составлявшая самую суть существования, определила профессию. Его хотели было, как и всех мальчишек из их детского дома, записать после седьмого класса в ремесленное училище, где готовили каменщиков и вообще строителей, но он сам разыскал, где учат на повара, сам подал заявление.
Какое сразу началось счастье! Под пальцами, как живые, картошка, крупы, мясо. Первый урок с мясом! Фарш налип на пальцы, и Слава их облизал. (До сих пор любит сырой фарш и не понимает, зачем котлеты портят тем, что жарят?!) У Григория Никитича, их мастера, любимая была присказка: «Повар с голоду не помрет!» И сколько раз Слава ни выслушивал эту не новую мудрость, каждый раз являлось чувство прочности, устроенности в жизни…
После шести часов в саду стали появляться самые ранние собачники. Вячеслав Иванович здоровался с ними на бегу, а Эрик со своими менее роскошными собратьями (потому что даже сенбернар Люцерн выглядел рядом с ним мужиковатым) — более обстоятельно. С большинством гуляющих здесь собак он дружил, но был у него и вечный враг — доберман Грот. Грот лаял на Эрика гулко, как из бочки, а Эрик отвечал ему благородным, почти что львиным рыком. Смешно, но и Вячеслав Иванович с хозяйкой Грота вели себя почти как их собаки. Хозяйка Грота говорила вслед Вячеславу Ивановичу ласковым голосом: «Худой, как скелет, смотреть страшно, а все носится». Вячеславу Ивановичу очень хотелось гордо не обращать на нее внимания, игнорировать (в детдоме такой стиль поведения назывался «ломать лорда» и котировался высоко), но он не выдерживал и множество раз отвечал краткими банальностями— длиннее на бегу некогда — вроде: «Бедный муж! Лучше со змеей жить!» — пока однажды прямо тут же на дистанции не совершил одно из лучших своих словотворчеств: «Стерлядь!» — выкрикнул он, и это вполне приличное слово на самом деле объединило два часто прилагаемых к женщинам определения — как всегда, начало одного и окончание другого, — но попробуй придерись!
Зато встречались люди и собаки, в особенности Вячеславу Ивановичу приятные. И прежде всего похожий на веселого черта Дикси, ризеншнауцер, и его хозяин Дмитрий Игоревич, доктор каких-то наук. Знакомство началось с того, что Вячеслав Иванович сам догадался, что Дикси принадлежит к столь экзотической породе; Вячеслав Иванович по этому случаю даже приостановился на бегу — что с ним случалось за все время раза два-три, не больше, — и спросил: «У вас ризеншнауцер?»— и, получив подтверждение, гордый побежал дальше. Уже много позже обнаружилась докторская степень хозяина. Вообще Вячеслав Иванович очень уважал знания и, не имея систематического образования, накопил массу всевозможных фактов, которыми при удобном случае спешил блеснуть, — вот и с ризеншнауцером получилось удачно. Или, например, он знал, что король Франции Людовик Пятнадцатый, хотя королевствовал непосредственно после Четырнадцатого, — не сын его и даже не внук, а правнук, — многим ли это известно, хотя бы и тем, кто с самым высшим образованием?..