Мужчин было всего двое, и пришлось взяться нести и подругам. Всего несколько метров до автобуса, не страшно, но это-то и оказалось самым щемящим во все время похорон: девчушки, помогающие нести гроб.
Ну, а на кладбище везла до могилы лошадь с санями.
Погода была пасмурная, но слегка морозная, снег лежал прочно, и на кладбище было — страшно сказать! — хорошо. После морга с его отвратительно-бесстыдным запахом, ясно доказывающим, что смерть— всего лишь разложение плоти, здесь, на кладбище, невольно являлись мысли примиряющие — о возможности странного могильного существования, пусть ограниченного территорией этого загробного городка: ухоженные памятники, родственники, здесь и там деловито, без слез копошащиеся у своих могил, здешние местные приличия, местные тщеславия — общественная жизнь, в которой, казалось, хоть и пассивно, участвуют и покойники. «Я поставлю памятник! Обязательно поставлю! Какой задумал!»— твердил про себя Вячеслав Иванович, шагая за санями. Поставит — и Алла получит возможность войти в кладбищенское общество.
Вот только свежая, вывороченная на снег земля напомнила о морге и разложении. Но Вячеслав Иванович
сосредоточился на том, чтобы помогать зятю удерживать Маргариту, которая опять зарыдала и куда-то слабо рвалась. А гроб опустили, холм покрыли белыми хризантемами, и он почти слился с окружающим снегом,
А потом Вячеслав Иванович расплачивался с могильщиками, с шофером — и это тоже отвлекало, держало…
На обратном пути в автобусе запахло горелым маслом.
— Да что он, воду забыл залить? — возмутился зять.
Он попытался встать и подойти к шоферу, но Рита удержала:
— Ах, как ты можешь обращать!..
Запах гари становился все сильнее, уже и дым пошел.
— Нет, он же двигатель спалит! — снова дернулся зять.
И снова Рита:
— Ну о чем ты? Какой двигатель, когда…
А Вячеславу Ивановичу почему-то хотелось, чтобы сгорел двигатель, — непонятно почему, но хотелось.
Уже почти на углу Чайковской дым повалил, как из паровоза, и автобус встал.
— Безобразие, кого сажают: технику гробят! — сказал зять.
«И хорошо, — думал Вячеслав Иванович, — и хорошо: так и надо этому труповозу!»
Здесь, в центре, прохожие растоптали снег, и кладбище вспомнилось, как оазис зимы и чистоты.
Стол, конечно, получился так себе — Вячеслав Иванович сделал бы не в пример лучше. Только что выручала красная икра. Подруги из училища стеснялись ее есть: ведь собрались вспомнить Аллу, а не лакомиться! — и все-таки ели.
Заговорили об Алле как-то скованно. Одна из подруг— видно, активистка, сказала, как Алла хорошо училась и любила будущую специальность. Соседка умиленно повторила, какая была заботливая, не то что нынешняя молодежь: ходила за парализованной бабушкой. Подруги только что видели, как бабушка семенила из кухни, — и недоуменно зашептались. Соседки и сами почувствовали, что говорить о бабушкином недуге при нынешних обстоятельствах неуместно, — и замолчали.
Рита сидела неподвижно, почти не пила и не ела.
Вячеслава Ивановича зло взяло на всеобщую запоздалую стыдливость. Будто тень директорши училища витала над столом.
— Алла была смелая, вот ведь что! — сказал он громко. — Другие сначала в загс, чтобы бумажка с гарантией, а она смелая! А когда поняла, что этот ее красавчик— обыкновенный трус, она его запрезирала, а мстить не стала, потому что благороднее этого. После нее остался сын, воплотилась в него ее жизнь, и пусть он вырастет хорошим человеком, как мать, пусть ее всегда помнит. Ну а мы, родные, сделаем все. Это в ней главное было: что смелая, что сын, а не отметки по чистописанию или литературе. — Он посмотрел на Зинаиду Осиповну и закончил еще громче, немного с надрывом: — Бабушка Аллы жизнь свою отдала медленно, по капле, чтобы спасти свою дочь! Вот и Алла, как бабушка: жизнь отдала своему ребенку!
Тут и подруги зашептались, и соседки — но вслух никто ничего не переспросил, — а Вячеслав Иванович готов был ответить!
Зинаида Осиповна будто не слышала, сказала умиленно:
— Мученица она у нас, мученица. Если не ее в рай, то кого же?
Хотел было Вячеслав Иванович возразить, что по-церковному Алла-то как раз и грешница, но уж не стал ради сестры.
— Если уж гибнет товарищ или вот подруга, надо, чтобы не напрасно, — сказал зять. — Надо, чтобы извлечь, не повторить… — Сбился, замолчал, почувствовал, наверное, что говорит не то.
Когда сиделка сказала: «Ну, давайте по последней, чтобы, значит, нашей Аллочке земля была пухом, чтобы спала спокойно…» — Рита снова громко зарыдала.