Глава 1
Мне позвонили в девять часов вечера пятницы. Непросматриваемый номер.
— Адам Эвигер? — Да, это я. — Вам звонят из приемного покоя больницы Ихилов. — Вот черт, — вырвалось у меня. Собеседник был, видимо, не привыкший к таким междометиям, потому что я услышал в трубке усмешку. — Все в порядке. По крайней мере, у вас. Вот у вашего друга — не очень. — У друга? — Константин Бадхен — знаете такого? Мы нашли при нем листок бумаги с вашим именем, адресом и номером телефона. Никаких других документов при нем не оказалось и он, к сожалению, не смог вспомнить, что с ним произошло.
Бадхен.
При звуке этого имени я почувствовал, как по спине прошел неприятный холодок.
Можно ли считать это обычным совпадением? Бадхен — фамилия редкая, но не уникальная. В Израиле может проживать не один такой… однофамилец. Больше всего на свете мне захотелось в эту минуту сбросить вызов — но я сдержался. Прятать голову в песок было бы намного опаснее, чем попытаться понять, что происходит. Поэтому решил уточнить.
— Не смог вспомнить? Что у него, амнезия, как в фильмах? Такое разве случается? — У некоторых людей, представьте себе, да. Например, у вашего друга.
То, что Бадхена упорно называли моим другом, мне очень сильно не нравилось, но с усталым медработником спорить не было смысла.
— Где он? — Все еще в больнице, но ненадолго. Его сейчас выписывают, и на карточке было написано… — На карточке много чего может быть написано, — сказал я, — там не обозначено заодно, что я за него должен ипотеку платить? — Приезжайте и разбирайтесь. Или не приезжайте — клерк на той стороне провода терял терпение, и я решил не перегибать палку. В конце концов, он-то точно ни в чем не виноват. — Спасибо, что сообщили. — Мирной вам субботы — по голосу слышалось, что ничего хорошего мне на самом деле не желают. — И вам. Мирной.
Выбор существовал: не ехать, и забыть все, как страшный сон, понадеяться на то, что Бадхен не будет меня искать, вообще уйти в подполье. Или поехать и понять, что происходит. То, что Константин находится в больнице, настораживало — это могло быть уловкой, чтобы заманить меня поближе. Но таким, как он, уловки ни к чему. Если надо, он меня хоть из-под земли откопает — в прямом и переносном смысле.
И я решил ехать.
Взял вещи первой необходимости: ключи, деньги, телефон. А, еще паспорт — чтобы доказывать, что я — это я, контакт на листе бумаги.
Доказывать никому ничего не пришлось. Бадхена мне выдали без единого слова — небритого, худого, грязного. От настоящего вонючего бомжа его отличало… да ничего не отличало. Но тем не менее это несомненно был он — каким я видел его почти двадцать лет назад. Мне сказали, что привезли его сюда еще днем — он лежал прямо на перроне железнодорожной станции в Рамат Гане, и ни на что не реагировал. Заметили его, когда поезда уже перестали ходить перед наступлением субботы. В больнице констатировали, что он жив и относительно здоров, нашли бумажку с моим именем, и просто так выпроводить не решились — позвонили мне.
Теперь он сидел в железном больничном кресле, похожий на грустного немытого Ждуна. На меня не реагировал, смотрел в пол между своими грязными ботинками.
— Вставай. — я толкнул его в плечо. — Адам? — неуверенно сказал он. Значит, меня все-таки помнил. Это было очень плохо. — Я. Давай, потопали. — Куда? — А где ты живешь? — Нигде… — Понятно. Тогда, наверное, ко мне. — Серьёзно? — он не поверил. Сам хорошо понимал, что таких, как он, в приличный дом не пускают. — Пока я не передумал — усмехнулся я, и внутренне сжался, понимая, как рискую подобными шуточками. Он криво улыбнулся — смешно ему не было. Если потом вспомнит — меня ждет жестокая и быстрая расправа. Но сейчас плевать я хотел на все. Требовалось понять, что случилось с… с Костиком — в нынешнем положении на Константина Бадхена он не тянул. И чем мне это грозит — или, наоборот, что сулит.
Дома он сдернул с себя всю одежду — точнее рванье — разом, кинул на пороге и безошибочно направился прямиком в ванную. Заперся там и плескался с час, пока я варил макароны и сосиски и выбирал что не жалко из одежды.
Бадхен был на почти на целую голову выше меня и гораздо шире — настолько, что мои старые спортивные штаны оказались ему явно коротки, а куртка слегка трещала в плечах. Но он не протестовал. Сожрал почти все, что я приготовил на двоих, и вдобавок выпил три чашки чая с конфетами. Другого на его месте рвало бы всю ночь, а этот свалился на кресло-кровать, которое я разложил в маленькой комнате, и заснул. С расспросами я решил подождать до утра, но сам заснуть не мог еще очень долго. Наверное, так себя чувствуют люди, ложащиеся спать рядом с тикающей миной.
Утром он опять навернул тройную порцию того, чем обычно завтракал я, и вернулся обратно на кресло-кровать.
— Так и будешь есть-спать? — спросил я. Не то чтобы мне это мешало, но… — Предлагаешь что-то другое? — он угрюмо взглянул на меня.
Я решил зайти с другого конца.
— Почему у тебя нашли мои данные? Ты… помнишь меня? Ты точно Константин Бадхен?..
Я чуть не добавил — тот самый? Но сдержался.
Он несколько секунд смотрел на меня молча.
— Я — точно Константин Бадхен. Тебя помню, а почему у меня в кармане лежала бумажка с твоим именем — нет. Поверь, у меня есть друзья поближе тебя, тот же… Я его перебил. — Почему ты оказался без сознания на вокзале? — Этого я не помню. Потерял последние несколько дней. Зато, каким ты был мелким мудаком в школе, прекрасно помню. — Вот как.
Бред про школу я пока что комментировать не стал. Прежде всего следовало понять, являлся ли он моим Бадхеном, потерявшим память, или просто похожим на него бедолагой-тезкой. Или же очень хорошо притворялся — и тогда считай все пропало.
Только что он расслабленно лежал на смятой простыне, а в следующую секунду уже оказался вплотную ко мне, сгреб воротник моей домашней майки с Мстителями, и угрожающе прошипел:
— Твоих ручек дело, Эвигер? Недолго думая, я пнул его в живот. Он отлетел на пол, и я почувствовал секундное облегчение — не тот! Хотя бы потому, что этого я не боялся. Точнее, боялся не так сильно, как… — Руки при себе держи… Костик. — Говнюк — выплюнул он. — Не нравится — вали. Одежду можешь оставить себе — сказал я и прикусил язык. Нельзя отпускать его от себя прежде, чем я точно разберусь в ситуации.
Он не ушел. Вместо этого завалился обратно в постель, повернулся лицом к стене и затих. А я смотрел в его спину и продолжал напряженно гадать — он или не он?
Ничего не придумав, перебрался в свою спальню, заперся на ключ и предался невеселым воспоминаниям.
Я родился и вырос при дворе царя Ирода Великого. Того самого, который всю жизнь строил, созидал и реконструировал, а после смерти прославился лишь одним необдуманным поступком — избиванием вифлеемских младенцев. Недаром говорят: добрая слава лежит, а дурная — бежит.
В дни моего детства и отрочества, которые я провел во дворце, прислуживая государю, он казался в моих глазах, да и в глазах многих других подданых мудрым, дальновидным и справедливым правителем. Спустя годы после того, как я покинул дворец, я слышал об Ироде уже совсем иные слухи, и это еще долго больно ранило мое сердце.
Хоть и родился прямо во дворце, был я не придворным и не воином, а всего лишь скромным сыном такой же скромной, но преданной царю служанки. Отец мой… скорее всего, служил какой-нибудь шишкой при дворе — иначе вряд ли можно объяснить, почему мы с матерью жили прямо там, в относительно удобных покоях для слуг, и никто не тыкал в нас пальцем, что она родила меня без мужа. Тем не менее имени отца я не знал, а спрашивать мать было бесполезно.
Жили мы ни в чем не нуждаясь, вдобавок в тринадцать лет меня сделали помощником царского виночерпия — единственного человека в этом мире, которому доверял государь.
Так уж издавна повелось, что виночерпии и их помощники по долгу работы много чего видят и слышат — вино людям развязывает языки, распускает руки. К тридцати годам, когда я сам стал старшим виночерпием и заведовал царскими винными погребами, оставалось мало такого, что бы я не видел, не слышал, или не знал: соблазнения невинных, тихие отравления неугодных, союзы врагов и смертные ссоры союзников — все это проходило мимо меня, не особо трогая душу.