Терпение мое было на исходе, но я не был в том положении, чтобы выгонять непрошенных гостей, поэтому решил смотаться сам. Пока Женя в очередной раз отсыпался на диване перед ночным дежурством, а Костик висел в интернете, я убрался от них в свою спальню, заказал билет на самолет и принялся скадывать вещи в чемодан — мой рейс вылетал в Прагу рано утром.
— Собираешься? — раздался за спиной глухой голос Бадхена. Он зашел неслышно, и я вздрогнул и схватился за сердце. — Честное слово, Костик, если бы не твое проклятие, валяться бы мне тут с сердечным приступом. Стучать тебя не учили?
Он улыбнулся одними губами и продолжать наблюдать за мной — руки в брюки, точнее — в треники.
— Почему ты вечно одеваешься как гопник? — с интересом спросил я — синие адидасы и майки, каждый день. Странно, что кожанку заодно не прикупил, они вроде тоже были в моде лет двадцать назад. — А какая нахер разница? — спросил он равнодушно — ты правда видишь разницу между каком-нибудь столпом дыма или гопником в трениках? — Я — да. Странно, что этого не видишь ты.
Вместо ответа он подошел к кровати и кинул в чемодан зарядку от телефона, которую я забыл на столе в гостиной.
Я пожал плечами и вернулся к сборам, но тут его словно закоротило. Две крепкие руки схватили меня за запястья, как в клещи, сзади он сделал подножку и мы оба упали на пол возле кровати — он мягко, потому как падал на меня, а я — очень ощутимо, потому что пол в спальне, как и везде, был каменным.
Выматертиться от боли в коленях я не смог — он зажал мне рот и всем телом налег на меня, так что я невольно согнулся в три погибели.
— Тихо. Некоторое время мы, как два тюленя, возились на полу: я пыхтел, пытаясь высвободиться из его мертвого захвата, а он задыхался и бормотал: — Пожалей меня… прошу, пожалей… Адам. — Да зачем тебя жалеть, амбал — выдохнул я, пытаясь выровнять дыхание. Я решительно не понимал его просьбы, хотя звучала она за последние дни не в первый раз. Одно дело — обнять умирающего от рака, изможденного болезнью человека. Жалеть существо, недавно угробившее кучу народа, не имело никакого смысла. — Обними меня — его голос стал еще глуше, и за шиворот мне попало две горячие капли.
Это было уж слишком.
Я поднатужился и смог-таки вырвать одну руку из его захвата. Впрочем, он сразу же схватил ее обратно.
— Пожалуйста — последнее слово вырвалось из него с такой мукой, что я сдался. — Да блин… Костик почувствовал, что мое сопротивление пропало, и сам ослабил свою хватку. Я извернулся и неуклюже обнял его поперек спины.
У двери послышался шорох. Я поднял голову и увидел Женю. Тот прислонился к косяку, сложил руки на груди и с усмешкой наблюдал за нами.
— Брысь — сказал я ему одними губами.
Как ни странно, но он послушался, и тихо отступил, возвращаясь в гостиную.
Объятия Бадхена душили меня еще несколько минут. Я терпел, слушая, как торопливо бьется его сердце, и внутренне сжимался каждый раз, когда его рука смещалась все ниже по моей спине.
Потом Костик наконец отодвинулся.
— Ты ведь в хосписе работал, Адам? — Приходилось. — У тебя неплохо получалось, наверное. — Он явно стыдился своего приступа. — Никто не жаловался. Теперь я могу собрать чемодан?
— Собирай — он махнул рукой и вышел, не оглядываясь, словно я его смертельно обидел своим вопросом.
— Совсем расклеился — пробормотал я и вновь занялся списком вещей.
Паломничество в мою комнату на том не закончилось. Ближе к ночи в спальню снова заглянул Женя.
— Можно спросить, почему ты уезжаешь именно сейчас? — Потому что мне просто необходимо от вас двоих отдохнуть. Выгнать не получается, так хоть сам уеду. Иначе проснусь завтра в собственной постели, с растянутым анусом и Костиком под боком. Ты же сам все видел. — А ты против? — спросил он, рассматривая обложку книги которую я положил возле чемодана. — Против, Женя. Очень против. Мое либидо давным-давно приказало долго жить. Даже тот раз в Риме мало что изменил. — В Риме? — Я встретил тогда Бадхена во второй раз в жизни. Напился, целовался, натерпелся смертного страху. — Ясно — он оглянулся назад — что же, если так боишься быть изнасилованым — езжай, развейся. А мы пока поищем морока.
— Будем надеяться, что после этого костин характер перестанет быть таким плаксивым.
— Не боишься, что убив его, Бадхен снова переключится на тебя? — На меня? Женя вздохнул и снова сложил руки на груди. — Все, что в данный момент отделяет его от охоты на последнего вечного — это его временный склероз и последний морок, Адам. В твоих интересах было бы продлить эти два фактора, не так ли? — Как? — спросил я — за яблочками в сад сходить? Так без Костика туда не сунешься, это мы уже проверили. Или самому найти последнего одноклассника, а потом вечно прятать в убежище за шкафом с документами? * — Как всегда отшучиваешься — сказал он с упреком. — Просто чувствую, что ты меня к чему-то подталкиваешь, но намеков твоих вообще не понимаю, очень уж они тонкие. Женя приблизился, и теперь нас разделяло едва сантиметров пять. — Костик сейчас не дома — прошептал он. — И что? — И значит, я могу рассказать тебе кое-что. — Я весь внимание. Он глубоко вдохнул, словно готовясь к прыжку в воду. — Я был тем, кто скормил Костику плод с дерева. Как ты догадался, это была начинка внутри яблочного пирога. В том белом кафе. — Ты скормил… что-о?!!! Он быстро зажал мне рот рукой, совсем как Бадхен недавно. — Заткнись, или я пожалею о том, что совершил в тот день ради тебя. — Мммф?!.. — Он был по пути к тебе, Эвигер — Женя смотрел не отрываясь, словно искал в моих глазах одобрение или осуждение. Все же отпустил, так что я снова мог говорить. — Это был ты тогда, в Риме? — Да — немного охрипшим голосом сказал он — тогда я смог пробудить тебя… немного. — Тогда — может быть. Сейчас я труха, Женя. Куча веков и гнилая труха под кожей. Думаешь, можно выжать из меня хоть каплю того, на что надеешься? Он медленно поднял руку, провел пальцами по моей щеке. — Я все забываю, как мы отличаемся. Двадцать веков — не повод потерять свой огонь. По крайней мере, для меня. Женя сделал еще один шаг мне навстречу. Губы мягко коснулись моего лба. — Закрой глаза.
— Предпочитаю держать их открытыми. На всякий пожарный.
— Смешно — хмыкнул он. Теплые жесткие губы легли на мои, и на секунду он остановился, ничего не предпринимая. Потом толкнул меня к стене, запрокидывая мне голову так, чтобы я при всем желании не мог уйти от поцелуя.
Поцелуи Костика всегда были чем-то докучным. Я осознавал могущество и силу Бадхена, но это не притягивало меня, а наоборот — отпугивало. Его внимание было обузой, и страсть никогда не передавалась мне.
Жар же, который шел от Финкельштейна, по какой-то неведомой мне причине проникал под кожу, под плоть, в самое сердце.
Он слегка отодвинулся, и через секунду я оказался развернут на сто восемьдесят градусов, лицом к холодной стене. В комнате царил полумрак — я включил вечером только настольную лампу, и теперь радовался этому: в сумраке было легче ни о чем не думать.
Вжикнула молния, звякнула пряжка ремня. Я замер, когда его пальцы проникли под ткань. Прикосновения были жесткими и вместе с тем осторожными. Я закусил губу, и поймал себя на мысли, что ни разу за последние минуты не подумал то, что думал в таких случаях последние лет семьсот: «я слишком стар для этого дерьма». Тело воспринимало давно забытые ощущения если не с радостью, то с несомненным одобрением.
— Ты меня прямо сейчас…? — спросил я, все еще пытаясь сохранить невозмутимый тон. — Да, Адам. Прямо сейчас — шепнул он с усмешкой мне на ухо. — А что скажет Бадхен? — принял я последнюю и слишком запоздалую попытку. — Если честно, мне уже давно похер, что он скажет.
В комнате было совсем тихо — слышались только наше прерывистое дыхание и тот особый звук от трения двух тел, слившихся в исступлении, который делает эти минуты еще слаще.
— Вот так — прошептал он уже спокойнее, когда ритм наших движений стал не столь хаотичным, как в самом начале. Что-то сладко сжалось при этом у меня в животе, и я поудобнее уперся в стену.