От происходящего с непривычки слабели ноги, и в какой-то момент оказалось, что я чуть ли не вишу у него на руках. Он вновь запрокинул мне голову, ища мои губы. Я поддался, неохотно соглашаясь на поцелуй, и его язык проник в мой рот, то лаская, то лихорадочно овладевая им. Женя крепко охватил меня одной рукой, прижимая так сильно, как только мог. Пальцы другой нашли мою стоящую плоть, и я захрипел — обкусанные губы больше не могли сдерживать рвущихся стонов.
Еще несколько движений — и я судорожно вцепился в его руку, глотая воздух, пытаясь удержаться на ногах. По его телу прошла волна крупной дрожи, глухой стон эхом отдался у меня в затылке, и он замер, как игрушка с закончившимся заводом.
Я поспешил высвободиться и сразу же пожалел об этом — ноги не держали, и я осел на пол.
Женя сел рядом, накинув на меня сверху зачем-то одеяло с кровати. Мы не раздевались, так что жест был лишним.
Я поднял к нему голову. Никакой радости по поводу свершившегося у него не наблюдалось, наоборот — теперь он выглядел еще угрюмее, чем Костик.
— Уже терзаешься угрызениями совести? Или думаешь что будет, если Бадхен обо всем узнает? Он хмыкнул: — Нет. — Не боишься? — Нет. — Тогда зачем кислый вид? Он провел рукой по одеялу на моем плече, словно в попытке неловкой ласки. — Я не могу дать Бадхену тебя убить, Адам. Но и ты мне должен помочь. — Будем продолжать травить его? — сказал я деловито — могу дать прекрасный рецепт моченых яблок — надолго запасемся.
В ответ получил увесистый подзатыльник.
— Если будет выбор между судьбой, которую уготовил тебе он, и мной — выбери меня. Верь мне. Прошу. — Ладно, ладно. Я могу помыться и закончить паковать чемодан? — Подумай обо всем, Эвигер — и Женя наконец позволил мне подняться на ноги.
Когда я вышел из ванной, в доме не было ни его, ни Бадхена. Не было их и утром, когда я выехал в аэропорт.
Меня ждала Прага.
Комментарий к Глава 10 * Адам намекает на убежище, в котором пряталась семья Анны Франк.
====== Глава 11 ======
Глава 11
Прага встретила меня снегом и морозом, от которых я за последние годы в солнечном Тель Авиве совсем отвык. Впрочем, я жил здесь несколько лет в девятнадцатом веке, и тогда было куда холоднее. Я помнил город, каким он был тогда — черным от копоти, красивым, но столь же угнетающим, как Петербург Достоевского. Сейчас же все стало неузнаваемым: светлые здания, каждое из которых можно было спокойно назвать произведением искусства, кучи туристических мест и, разумеется, неизменный трдельник* на каждом шагу.
Нищие на мосту продавали свой нехитрый китч, и я, как всегда, пожалел, что меня не было здесь, когда Махараль**, по слухам, оживил своего глиняного голема. Когда я, в те годы не на шутку увлеченный Каббалой, приехал в Прагу в поисках ответа на свои вопросы, Раби уже года как два умер. Я с трудом уговорил одного из его внуков подняться со мной на чердак синагоги, чтобы убедиться, что голем не был выдумкой, но там было совершенно пусто, только куча пыли и тряпье в одном из углов.
А сейчас я просто гулял по городу, пил пиво из больших кружек, и за пивом заводил себе собеседников на вечер.
На морозе и в одиночестве мозги у меня изрядно проветрились, и чем дальше, тем меньше мне хотелось возвращаться в Тель Авив, к депрессивному Бадхену и ставшему уж совсем непонятным Финкельштейну.
Просьба Жени в нужный момент выбрать его, а не Костика смущала меня. Я помнил, что именно он планировал на мой счет, и сомневался, что он сдержит свое обещание. Человек, решившийся на отравление высшей сущности, с которой был неразрывно связан веками, может нарушить любую клятву ради своей цели.
Признание, что именно он отравил своего собрата, поразило меня сильнее, чем я думал. Слишком уж хорошо он притворялся, что ищет тайного отравителя, а значит, был лжецом куда более искусным, чем можно было бы предположить, и я волей-неволей задумывался, можно ли доверять остальным его словам.
В вечер перед Прагой я уступил ему под влиянием момента — не каждый день узнаешь, что тебе спасли жизнь в последний момент. Но теперь сильно сомневался в этом: слишком уж часто он угрожал убить меня, отправить в путь в прошлое, или сдать с потрохами Бадхену. Воспоминание о происшедшем жгло меня сожалением — ведь скорее всего именно Женя будет последним, кого я увижу в этой жизни, даже если в настоящее время он по каким-то собственным соображениям не заинтересован в моей смерти. Спать со своим будущим палачом — не лучший выбор.
О Костике я почти не думал. Учитывая амнезию, его можно было не принимать во внимание. То, что с точки зрения полноценного Бадхена, сделать было необходимо — избавиться от всех «аномальных» существ, сминающих ткань мироздания, включая меня, для теперешнего Костика было делом абсолютно неважным. Я подумал, что и на убийство материализовавшихся мороков он пошел больше с подачи Жени. Хотя как знать? Костик называл свою память мозаикой, а значит, в ней причудливо смешались фиксация на мороках и странная привязанность ко мне. В любую секунду это могло измениться.
Опять и опять мои мысли возвращались к Хачикову. Ни одна смерть за последние несколько сот лет не подействовала на меня так, как его, и я не мог понять, почему.
Он был ведь даже не человеком — мороком. Ранимым, совсем не таким, как я представлял его с рассказов Жени и Костика. Впервые за долгое время я чувствовал… вину?
Я вспомнил его удивление, когда упомянул жену бога. Значит, эту версию Женя слышал не от него? А от кого? Или сам придумал, как и тайную секту?
Игра, которую вел Женя независимо от Бадхена, нравилась мне все меньше и меньше. Я искренне не понимал ни его целей, ни мотивов. Предполагать, что все делалось исключительно ради сохранения моей жизни было чересчур уж самонадеянно. Совсем уж непонятно было, чем это грозит в дальней перспективе. Но ясно было одно: когда две сущности, составляющие большую часть мира, находятся в подобном разладе сами с собой и друг с другом, ничего хорошего из этого ждать не приходится.
Я не любил сидеть в отеле вечерами, поэтому, несмотря на температуру ниже нуля, прошел вниз по улице, к «У трех роз». Народу, было битком — за последние дни я не нашел ни одной пивной, где можно было бы посидеть в тишине. Всюду меня встречали горластые австралийцы, шумные немцы, непотребно пьяные англичане.
Не старость ли это, подумал я — никогда меня не смущали толпы народу, так что же сейчас?
— Эй, тут свободно! — меня толкнули рюкзаком в спину, а потом за мой стол бесцеремонно плюхнулись сразу четверо посетителей. — Можно?.. — начал один из них, уже раскрывая карту меню. — Можно, можно, ты же видишь, он тоже из Израиля — перебил его другой, по виду — типичный программист в каком-нибудь захудалом старт-апе.
Я чертыхнулся про себя — не надо было брать с собой в бар рюкзак «Каль Гав»***, это точно. Теперь я стал «братом» для всех путешествующих соотечественников в округе.
На удивление, непрошенные собутыльники вели себя довольно тихо, переговаривались вполголоса и мне не мешали. Выглядели они относительно нормально, хоть и несколько однотипно: очки, клетчатые рубашки и рабочие штаны с карманами. Насчет штанов я еще мог понять — любовь к ним прививалась еще в армии, и некоторые, отходив в таких три года, не представляли себя ни в чем другом. Но верность рубашкам в клеточку сбивала меня с толку.
— Заказать вам чего-нибудь? — спросил один из них. — Не надо, спасибо.
Задерживаться я не стал — назавтра меня ждал обратный рейс, так что, расплатившись, пробился сквозь толпу туристов и выбрался на свежий ночной воздух.
Я почти дошел до отеля, когда за спиной послышался топот ног, и запыхавшееся: «постойте!».
Обернулся и увидел одного из недавних соседей по столу. Он тяжело дышал, и изо рта у него шел густой белый пар.
— Фух, ну и бегаете вы, скажу я вам — сказал он, едва переводя дыхание.
— Что такое?
Он протянул руку, и я узнал свой бумажник, который он протягивал мне.
— Вы. оставили на столе. — Спасибо — я забрал бумажник, сунул в карман куртки. — Меня зовут Саар — сказал он. — Адам. Саар улыбнулся. — Наши пошли снимать австралиек, а я отмазался. Скучно. — Это ты мне так о своей ориентации сообщаешь? — уточнил я. — Что? Я… нет, я… — он видимо растерялся, а потом рассмеялся: — То есть, если я не хочу снимать красивых блондинок, и взамен этого предложу тебе выпить еще пива, то точно попадаю в категорию «неправильных»? Ну ты даешь, Адам, не знаю как по фамилии.