Толкнул тяжелую дверь, вышел на улицу. И остановился.
Небо было абсолютно красного цвета. Огромное солнце полыхало между облаков. Прохожих поблизости почти не было, но с соседних улиц и домов можно было различить крики ужаса. Впрочем, я знал, что стоит аномалии исчезнуть, как все мигом успокоятся, и не особо волновался.
Вспомнил, что Наама идет следом и повернулся, чтобы полюбоваться ее реакцией — маленькая месть напоследок за испорченное утро.
Она стояла, облокотясь о косяк двери, и со скучающим видом смотрела на апокалипсис, творящийся перед нашими глазами.
Перевела взгляд на меня и улыбнулась.
— Теперь мы можем поговорить, Адам? — спросила она, и в этот самый миг небосвод над нами вновь обрел свой обычный блекло-голубой цвет.
Я медленно пошел вверх по ступеням — к ожидающей меня на пороге женщине.
====== Глава 18 ======
Глава 18
— Кто ты? — спросил я охрипшим голосом. — Вечная, как и ты — сказала она спокойно. — А Саар? — И Саар, представь себе, тоже. — Не слишком много вечных на квадратный метр? — криво усмехнулся я — как до тебя до сих пор не добрался Бадхен? — Если зайдешь внутрь, узнаешь еще много чего удивительного — сказала — особенно про Бадхена. Я открыл рот, чтобы задать еще вопрос, но Наама прервала меня. — Давай зайдём обратно, Адам? Я очень постаралась угодить тебе с завтраком, пойди и ты мне навстречу. В гостиной мы уселись в два мягких кресла друг напротив другого, игнорируя лежачих с наволочками больных у наших ног. Персонала в гостиной не наблюдалось — наверное, отправились обслуживать больных.
Наама придвинула свое кресло ближе к моему, так, что ее колено теперь почти касалась моего, и посмотрела на меня долгим и внимательным взглядом.
— Этот разговор следовало начать давно, еще в нашу первую встречу — начала она — я сама знаю, что слишком долго ждала и колебалась, и ни к чему хорошему это не привело: теперь ты мне вполне оправданно не доверяешь.
— Что есть, то есть — признал я.
— Мне жаль, что все так вышло, Адам. Особенно горько осознавать, что куда больше ты доверяешь нашему общему врагу.
— Так это Бадхен их так? — сказал я, кивнув в сторону тел на полу. Она кивнула. — Все вечные, Адам, получили свой дар от него — в былые времена он щедро делился плодами с древа с людьми, которых считал достойными бессертия. До недавнего времени за дар Бадхена можно было поплатиться разве что памятью, и люди шли на это с радостью: забыть прошлое и начать новую вечную жизнь — что может быть лучше? Я промолчал, хотя мог бы поспорить с этим утверждением.
— Двадцать лет назад все изменилось. Бадхен объявил нам войну и отравил плоды — причем не только в настоящем, но и в прошлом. Почти все вечные в одночасье обезумели или умерли. Я, Саар, ты и еще один человек. — вот и все, кто выжил, сохранив при этом разум. Остальные в убежище в плачевном состоянии, как ты успел убедиться. А самое ужасное — что новых вечных уже не появится.
— Откуда ты все это знаешь? Дерево, плоды, вечные… я до недавнего времени вообще ни о чем не подозревал. — От Финкельштейна. — Жени Финкельштейна? Верного пса Бадхена? — Одно время мне с ним было по пути. Он помогал нам скрываться от Бадхена и обустроить это убежище. Когда наши пути разошлись, мы с ним договорились о ненападении друг на друга.
Я молчал. Уж очень много несоответствий и пропусков было в ее истории.
Зачем Бадхену травить вечных и при этом оставлять разум четырем из них — не на развод же, как аквариумных рыбок? Зачем Финкельштейну помогать выжившим, если он наоборот, только и делал, что уничтожал их на протяжении последних двадцати лет?
— Значит, ты и Саар все это время меня водили вокруг пальца? Зачем эти шпионские игры? — А у нас был выбор? Ты в это время целовался в десна с Бадхеном и трахал его верного пса. Нам необходимо было сохранять осторожность, но в то же время заботиться о твоей безопасности на случай, если они все-таки решились бы убить тебя, и мы старались быть рядом, но не слишком бросаться в глаза. — Почему тогда Бадхен не узнал Саара? — спросил я — мы ведь встречались недавно в баре все вместе. — Амнезия — она пожала плечами — Саару, как это часто случается, захотелось подергать тигра за усы, проверить, правда ли тот ничего не помнит. — Бадхен его почти спалил — сказал я, вспомнив, как Костик заметил, что с кем-то из новых знакомых «что-то не то». — И это только доказывает, что мой жених — полный идиот, а Константин со временем становится опаснее. Я хотел спросить еще что-то, но тут она посмотрела поверх моего плеча куда-то за мной. — Привет, Люстиг. Я автоматически повернул голову.
Позади меня стоял человек, которого я не видел двадцать лет.
Человек, благодаря которому я, тщетно борющийся с паническим страхом, стоя напротив табло рейсов аэропорта Леонардо да Винчи и думая, куда податься и где спрятаться от Бадхена, поехал не в Лондон, не в Барселону и не в Сидней, а в Тель Авив. Человек, возможно, благодаря которому я был сегодня жив.
Серо-голубые глаза на загорелом лице, темно-русые коротко стриженые волосы, легкие синяки под глазами — видно, давно не спал по-человечески. Худое лицо с слегка квадратным подбородком, руки в брюки и чуть ироничная улыбка.
— Привет, Адам — буднично поздоровался он со мной. Не знаю почему, но его появление разозлило меня даже сильнее, чем вранье Наамы. Наверное, потому что было последней каплей в творившемся безобразии. — Эзер Люстиг… Может, это ты в тот день спер мой бумажник с паспортом и деньгами, только чтобы загнать меня в Израиль? — Я говорил тебе, что он это скажет. — хмыкнул он, обращаясь к Нааме — и никакой самбусак с грибами не поможет. Может, оставишь его в покое? — С чего бы это? — спросила она, приподняв бровь. — Ты хотела привести Адама сюда — у тебя получилось. Как видишь, он не горит желанием тебе помогать, и я его понимаю — мог бы, сам бы сбежал. — Ты не можешь отсюда выйти? — спросил я. — Она перестраховалась с защитой, и не в состоянии ее отменить: никто из проживающих здесь вечных не сможет покинуть это место живым. Мы уже пробовали… четыре раза. Как результат: четыре трупа. А я, как понимаешь, осознанно пойти на самоубийство не могу.
Я перевел взгляд на Нааму.
— Хочешь сказать, что ты пять лет держишь взаперти под одной крышей сорок два овоща и одного относительно нормального человека?
— Пять? — вмешался Эзер, прежде чем она успела ответить — почему пять? Я переехал сюда вскоре после нашего прибытия в Тель Авив — участвовать в обороне против Бадхена. Это было двадцать лет назад, или у тебя мозги размякли с непривычки думать?
Наама молчала — видно, поняла, как крупно просчиталась, не продумав легенду о центре ранее: я отчетливо помнил ее слова про пять лет.
— Ладно — сказал я, поднимаясь с места — спасибо за завтрак. За остальное благодарить не буду. Мне надо ехать домой — подумать и все такое. Она тоже поднялась. — Не буду тебя задерживать — сказала спокойно — но подумай обо всем как следует. У тебя, я уверена еще много вопросов, а у меня есть ответы. К тому же я единственная, кто в данный момент на твоей стороне против Бадхена. Езжай домой, а я позвоню на днях, когда ты немного остынешь и сможешь вести конструктивный диалог.
Я повернулся и, не прощаясь, пошел к выходу. А выйдя из центра, вдохнул полной грудью — таким свежим и сладким мне показался воздух на улице. Как себя чувствовал Эзер взаперти с сорока психами и одной приходящей психопаткой, мне трудно было представить.
К вечеру полил яростный мартовский дождь и я остался дома, хотя ранее подумывал перекусить в хумусной на углу. В течение всего дня названивал Саар, но я не отвечал — скорее всего, он бы принялся защищать свою невесту и убеждать ей помочь.
При мысли о Нааме злость в душе поднялась с новой силой. Теперь стало понятно, что Люстиг заодно с ней, и наша встреча двадцать лет назад в Риме никак не могла быть обычным совпадением.
Я вспомнил то посленовогоднее утро в аэропорту да Винчи.
Видимо, многие всерьез восприняли угрозу Проблемы 2000, потому что других пассажиров, пока я шел к табло ближайших рейсов, мне навстречу почти не попадалось.
Деньги у меня имелись, оставалось только решить, куда лететь. Я тупо уставился на оранжевые буквы на черном фоне табло, все больше склоняясь к идее купить билет в одну сторону в Австралию и провести там несколько ближайших десятилетий. Голова нещадно болела с похмелья, и мысли ворочались в голове, как неуклюжие сомы в тесном аквариуме. Утром я собирался в спешке, и теперь тщетно пытался вспомнить, запер ли входную дверь или же оставил ее открытой нараспашку.