— А ты когда-нибудь пробовал убить собственную голову, если она тебе мешала? — она усмехнулась собственной шутке — Мы все — единое целое, но творец среди нас только один — Бадхен. Мы трое можем лишь действовать внутри его творения — изменять, ломать, но не творить.
— Значит, он сильнее вас всех, вместе взятых?
— Да — неохотно признала она — но, ломая постоянство, за которое он так цепляется, мы ломаем и его. Он и сам, не желая того, добавляет хаоса в свой мир — собственным существованием, любыми поступками, начиная с помощи мороку и заканчивая борьбой с нами. Активным вмешательством. Но, чем больше беспорядок — тем слабее его связь со своим творением и тем нестабильнее воплощение в этой реальности. Рано или поздно я смогу выбить почву у него из-под ног. И тогда я стану сильнее.
— А что станет с ним?
Она сделала жест, похожий на движение Сони, когда та заглатывала корм в аквариуме. Мне снова стало не по себе. Положительно, сегодня Наама пугала меня больше, чем обычно.
— Так что же получается — Бадхен или сам уничтожит этот мир, или позволит вам поглотить себя? Разумеется, он выберет первое. Наама вздохнула. — Вся моя надежда на то, что он не успеет этого сделать — сказала она — несмотря на всю его браваду, он слишком прикипел сердцем к своему творению. Не только мы чувствуем, что в этот раз он создал что-то особенное. Даже Дерево — оно ведь появилось впервые и вдобавок совершенно случайно, волей случая разбудив разум не только в людях, но и в нас. Это настоящее чудо, Адам. И поэтому Бадхен медлит… пока. А я действую. — Зачем это тебе? Ты собираешься занять место Бадхена? Стать творцом вместо него? Она покачала головой. — Ни я, ни двое остальных никогда не сможем стать творцами, Адам. Этот мир станет последним. И если когда-нибудь исчезнет по вине одного из нас — нового уже не будет. Никогда. Думаю тебе следует это знать, прежде чем выбрать сторону.
Наама сидела на своем сером облачке-пуфике, и выглядела такой безобидной… немного отколупавшийся пепельно-розовый лак на ногтях, светло-серые матерчатые балетки на босу ногу, веснушки на носу… как может существо с подобной внешностью планировать подобные вещи?
— Наама… — Что? — она подняла на меня глаза. Серые ясные глаза обычной жительницы Тель Авива, презирающей декоративную косметику и уважающей солнечные ванны на пляже Мецицим*. — Что ты от меня хочешь? Какой помощи? — Ускорить процесс. Не хочешь помогать мне с больными — дело твое. Но помоги выйти на морока. Узнай, кто это, и не дай волоску упасть с его головы, потому что Финкельштейн убьет его сразу же, как только найдет. Если у тебя получится, меня будет доступ к Дереву, а значит — козыри в игре.
Как именно вся эта деятельность поможет против Бадхена, я не понимал. Если он и вправду сотворил нынешнюю вселенную единолично, все телодвижения младших демиургов были возней в чашке Петри.
Но спорить не стал. Вернулся вместе с ней в гостиную, выпил кофе с «ушами Амана»**, которыми меня усердно потчевала невысокая филлипинка — работница по уходу, кивнул на прощание Люстигу, лепившему на кухне мясо на шампуры для кебабов, и с облегчением поехал домой.
Несмотря на указание найти морока, я не спешил его выполнять. Во-первых, такое легче сказать, чем выполнить. Во-вторых, Женя откровенно меня «пас», и в случае чего мог совершить самосуд над мороком не считаясь с интересами остальных. И в-третьих, я по-прежнему не видел в действиях Наамы большого смысла. Аномалии, конечно, впечатляли, но как по мне, против Бадхена требовалось нечто более крупнокалиберное.
Так что я неторопливо пообедал, искупался и вышел на улицу. До поздней ночи бродил по улицам — моя застарелая потребность странствовать иногда проявляла себя, и я порой гулял ночами по набережной, доходя до далеких городов, и к утру брал такси до дома.
Сегодня все же заставил себя вернуться пораньше, часам к трем ночи. Ходить ночами я не боялся — бессмертие прочно оберегало меня от неприятностей вроде пьяных арсов*** или даже просто грабителей. Было ли это побочным эффектом плода, или же даром, которым наделил меня Бадхен, я не знал, да и какая разница?
Последующие несколько недель обо мне не вспоминали, и это было замечательно. Я пил кофе в гостиной, смотрел телевизор, потом выходил в город и бродил по улицам. Новости об убийстве Гедалии не отступили на второй план, но их тон из трагичного стал деловитым: временному и.о. до выборов необходимо было как-то регулировать взбаламученное правительство, удерживать в узде оппозицию во главе с бывшей лидирующей партией и одновременно поддерживать расползающуюся по швам коалицию.
И. О. премьера Моти уже примелькался на экранах и газетных заголовках, и казался не таким забитым и серым, как поначалу. Видно было, что человеку понравилось на новом посту, и просто так он его не отдаст. Я не любил политику, но интересом наблюдал, какими железными тисками он обхватил членов коалиционного правления и удерживал их — лестью, угрозами, подачками. Спустя два месяца после убийства Гедалии правительство чудесным образом не только не распалось, а наоборот — неохотно возвращалось к рутине: обсуждению бюджета, слушанию законов и переругиванию с оппозицией. Я начал подозревать, что на предстоящих выборах у бессменных кандидатов на этот раз появится серьезный противник.
Как ни приятна была передышка от четырех напастей божьих, она закончилась в тот день, когда мне позвонил Саар.
— Ну что, разобрался с мыслями? — хмуро спросил он. — Даже не начинал — признался я честно. — Поехали куда-нибудь — предложил он — на природе лучше думается, чем в городе. — Куда? — В Бейт-Гуврин****. Погуляем по пещерам, поползаем по туннелям. Я там лет сто не был.
Я не возражал — сегодня скука одолевала меня особенно сильно, и возможность убить еще один день радовала. Так что через полчаса Саар заехал за мной, и после часа пятничных пробок мы уже парковались возле входа в национальный парк.
Я был здесь много лет назад, и это место, казалось, никогда не менялось. Все таким же чарующим был рассеянный свет сверху внутри пещеры, все такими же прохладными ее лабиринты, испещренные углублениями для голубей в каменных стенах. Я вспомнил, что в свое время любил запеченного в глине голубя, а изредка после пира получал со стола государя остатки его любимого блюда: голубят, томленных в финиковом меду. Современных городских птиц я вряд ли бы осмелился попробовать на вкус.
— Хочешь полазить по туннелям? — спросил Саар, кивая на отверстия в земле. — Валяй, я за тобой. В длинных лазах было тесно и темно. Саар пыхтел впереди меня — ему было практически впритык, и пару раз я пропихивал его вперед, как Кролик Винни Пуха. Когда мы выползли на поверхность, сверху донизу покрытые пылью и землей, на лице его была улыбка, которой я давно уже у него не видел. — Спасибо — сказал он, отряхивая с волос песок. — За то, что не дал застрять в туннеле до следующего четверга? — я безуспешно пытался вытряхнуть пыль с майки. — За то, что присоединился за компанию. В последнее время все стало хуже, чем раньше. — Что именно? — Наама — коротко ответил он. Наверное, даже демиурги могут быть несчастливы в браке, подумал я. Особенно, если у одной из них вдруг прорезываются непомерные амбиции. А еще Люстиг… не верилось, что они с Наамой всего лишь соратники. Четверо демиургов, очевидно, не брезговали время от времени заводить шашни с примитивными существами вроде нас — сравнение с инфузорией я Бадхену не простил и не забыл. — Хочешь, поедем в центр и начистим Люстигу морду?
Саар усмехнулся и покачал головой.