Оба еще были одеты, но то, как они судорожно вжимались бедрами друг в друга, говорило, что если я так и останусь стоять тут незамеченным, меня ждет незабываемое зрелище.
Мешать любовникам не хотелось, но и становиться вуарьеристом на склоне жизни в мои планы не входило, и я осторожно прошел в комнату.
Саар мазнул по мне расфокусированным взглядом, но никак не показал, что заметил мое присутствие, а Люстиг, похоже, был настолько поглощен своим любовником, что ничего не видел и не слышал. Или же, как Саар, тоже притворился глухим и слепым.
Пользуясь этим, я сразу двинулся к входной двери, неслышно открыл ее и прикрыл за собой.
После ночного потопа вид у улицы был плачевным: прошлогодняя листва забилась в щели вдоль дороги, машины были покрыты кучей листьев и веток, попадавших из-за дождя с деревьев, тут и там блестели на солнце широкие лужи. На обратной стороне дороги я увидел упавшее дерево — наверное, оно свалилось ночью, потому что вчера я его не заметил. Зато пораженное молнией деревце не сгорело — дождь погасил огонь почти сразу же.
Я зашагал по направлению к главной улице, думая, стоит ли перезванивать Идану, если никто на этом свете не сможет дать гарантий, что я переживу этот день. Обещать ему смены в хосписе и при этом готовиться оказаться к вечеру трупом… не лучший показатель надежности.
Я дошел до ближайшей пекарни, купил вторую за день порцию кофе и уселся за столик прямо на улице, «как в Париже».
Уличный раздатчик газет положил утренний выпуск «Израиль сегодня» передо мной. Я машинально скользнул взглядом по первой полосе.
Премьер министр Моти Шаари объявил о намерении после победы на выборах принять законы о послаблении правил для въезда в страну иностранных рабочих, дабы справиться с дефицитом жилья, и об ужесточении галахических* законов в городах с ультрарелигиозным населением.
Первое мне было понятно — мороку требовались незаметные жертвы, а если залить страну волной иммигрантов из третьего мира, то исчезнувших гастарбайтеров никто искать не станет. Но зачем ему второй закон?
Я полистал газету, но больше ничего интересного не нашел.
Сложил, чтобы оставить на столе для следующего посетителя, поднял глаза…
И встретился с гневным и одновременно усталым взглядом Наамы.
— Не вставай — сказала она. Села напротив меня и положила на стол коричневый бумажный пакет. Разорвала плотную бумагу, обнажив лежащий внутри круассан с шоколадом и круглый бурекас со шпинатом, и принялась за еду.
Я молчал, глядя, как она методично откусывает кусок за куском до самого последнего кусочка, как сметает крошки на землю, сминает бумагу и прицеливается, чтобы бросить ее в урну метрах в пяти от нас.
Комок попал точно в черное нутро урны.
— Как видишь, я не промахиваюсь — сказала она. — Я не знал, что Саар способен на такое — сказал я очень искренне. Наама серьезно посмотрела на меня своими серыми глазами. — Ты, наверное, очень наивный и доверчивый человек, Адам, если и вправду думал, что один из нас не способен на такое. — Теперь так не думаю. — Как тебе кажется, на что способна я? — Наверное, на все. — Ты прав. Я могу убить тебя прямо здесь. В отличие от Бадхена, у меня нет никаких сдерживающих мотивов. Я не питаю к тебе симпатии, не держу тебя в живых из-за лучшего друга, не чувствую себя обязанной оттого, что ты подарил нам всем разум и человеческий образ.
Я смотрел в свой кофе и молчал.
— Что же ты молчишь? — спросила она негромко. — Мне жаль. — Спасибо и на том. Но этого недостаточно. — Наама… — Да, Адам? — Если ты продолжишь приводить в действие свой план, все рухнет меньше, чем за пару тысяч лет. — Кто сказал тебе такое? — Финкельштейн. — Теперь ты веришь Финкельштейну. Ты и правда лопух, Адам. — Ты знаешь, что это правда. Он прав. Невозможно отрезать от стула ножку и утверждать, что теперь это тренога. — Я не собираюсь отрезать… — То, что ты не убьешь Бадхена, а выдавишь из реальности, ничего не изменит. Он нужен здесь, таков принцип данного мироздания. — Ты говоришь о вещах, в которых не имеешь понятия, Эвигер — сказала она все так же негромко и спокойно, словно мы обсуждали новый рецепт пирога. — Ты хочешь действовать, даже зная, что Женя прав? — спросил я напрямую. Она помолчала, а потом кивнула. — Да. Пусть даже у нас будет всего две тысячи лет и потом ничего. Но пусть это будет здесь и сейчас — и без Бадхена.
Не дожидаясь моего ответа, она поднялась с места.
— Я думаю, Саар понимает, что между нами все кончено. На всякий случай передай ему это от меня. — Вернёшь себе девичью фамилию? — рискнул я пошутить. — Моя фамилия — Цфания, как и его. Всегда была и есть… к сожалению. Я посмотрел в ее глаза, такие же серые, как у Саара. Ну разумеется… мог бы и сам догадаться. Они ведь из одного истока — все четверо.
Я хотел еще раз попросить прощения, а вместо этого сказал совершенно иное.
— Я не могу помогать тебе, Наама. Она равнодушно пожала плечами. — Тогда не мешай. И скажи спасибо, что пережил этот час — я слишком разбита, чтобы из-за твоей смерти разбираться вдобавок с Финкельштейном. — Спасибо — пробормотал я. Она подумала, потом слегка дотронулась до моего плеча. — Если не хочешь помогать, то попробуй сберечь хотя бы морока, Адам. Поверь мне, это нужно не только мне, но и твоему ненаглядному Бадхену. Перевернулась на каблуках и пошла прочь, в сторону дальнего парка, в котором по будним дням раскладывались «басты»** с товаром и продавался всяческий хлам с израильской тематикой для туристов.
Я проводил ее взглядом, а потом вытащил телефон.
— Идан? Это Адам. Дай мне знать, если тебе нужна моя помощь в хосписе в ближайшее время. Я свободен в любое время дня. Комментарий к Глава 23 * Галаха – традиционное иудейское право, совокупность законов и установлений иудаизма, регламентирующих религиозную, семейную и общественную жизнь верующих евреев.
Баста (араб.сленг) – прилавок, лоток для товаров.
====== Глава 24 ======
Глава 24
В восемь утра понедельника я переступил порог хосписа, который, как думал, покинул навсегда полгода назад.
Идана еще не было на месте — он попросил меня приехать пораньше, а сам собирался подтянуться к девяти.
Медсестра на ресепшен указала мне нужную комнату, но я не спешил — весь день впереди, еще успею насидеться. Выпил на кухне стакан кофе из кофемашины для персонала, прополоскал рот, вымыл руки.
И только после этого прошел в девятую.
Мой сегодняшний пациент спал, и я пока взял со стола заготовленный Иданом листок с базовой информацией: имя, возраст, диагноз.
Адир, двадцать девять лет, саркома кости. Разведен, родители не в Израиле.
Я уселся рядом с больничной кроватью, вытащил книгу, которую взял с собой и принялся ждать.
— Вы… кто? Я поднял взгляд со сто тридцать четвертой страницы. Это надо же, прочел почти половину, пока ждал. Захлопнул книгу. — Местный клоун. Хожу по комнатам и развлекаю людей. — А, проводник — усмехнулся он бескровными губами — вы ведь знаете, как тут вашу братию называют? Ангелами смерти. — Серьезно? Что-то не особо оригинально звучит. — Людям не до оригинальности, когда стоишь одной ногой в могиле. — Вы правы. Адир отвернулся. Я не мешал ему думать — в нашем деле важно не подгонять и не давить. Отложил книгу на соседний стул и смотрел на летний день за окном, ожидая, что он решит делать дальше. — Как тебя зовут? — спросил Адир минут через пять. — Адам. — Ясно. — Твои родители не в Израиле? — Я не хочу говорить о родителях, Адам. Не хочу о погоде, курсе валюты на сегодняшний день или о том, как спокойно мне станет, когда все закончится. Если бы хотел — попросил бы пригласить психолога. Но мне не нужны разговоры — он повернул ко мне голову и смотрел прямо в глаза — Я просто не хочу умирать, Адам, понимаешь? Я кивнул. — Нет, не понимаешь — сказал он сдавленным голосом — У тебя есть ужины, завтраки, прогулки на свежем воздухе… блин, да даже воздух! А у меня не будет ничего, понимаешь? Даже глотка воздуха, даже тени… все, я сдох! Я — ничто! Я молча слушал его, не перебивая. — Смерть невыносима, Адам — прошептал он. — Тебе не понять этого, пока не придет твой собственный смертный час. Ты посидишь здесь в этом чертовом кресле, покалякаешь на разные темы и будешь считать минуты до моей смерти, а когда я стану горой мертвого мяса, пойдешь домой смотреть сериал. Так что почему бы тебе не сэкономить время и не уйти прямо сейчас? Уйди вон, Адам. Оставь меня в покое.