Бадхен утром не появился. Зато на ступеньке под дверью оказался пакет с новой порцией провизии — на этот раз колбаса, майонез, хлеб и опять-таки яблоки. Ни ложки, ни ножа к этому великолепию не прилагалось, так что колбасу предполагалось просто откусывать, а майонез — вытряхивать из банки прямо на хлеб. Я так и сделал, перекусил, запив все водой и смертельно тоскуя по кофе. Выкурил сигарету и умылся — несмотря на раннее утро, уже вовсю пекло, и прохладная вода хоть ненадолго спасала от духоты.
В своем медвежьем углу заворочался Шаари. Уже приученный, я всунул ему в руки чашку с водой. Он выпил, обливаясь.
— Вам надо помыться — от него снова несло, и я поморщился. — Зачем? — сказал он тусклым голосом. — Потому что, мать вашу, вы здесь не одни! И я не хочу в придачу к клаустрофобии страдать еще и от вони. Так что — чапайте к раковине и мойтесь.
Он покорно поднялся — не без моей помощи. До туалета я тоже его довел, и умыл, как мог.
— У вас слишком непрактичная одежда для заключенного — заметил я, надевая на него рубашку с длинными рукавами и черные брюки от пиджачного костюма. — Это потому, что я заложник, а не заключенный — ответил он хмуро. Отстранил меня и, придерживая брюки за пояс, сам добрался до своего угла.
Надо будет попросить у Жени для него нормальную одежду, подумал я. Шорты и безрукавку. И побольше трусов. Черт, и себе тоже. Мой чемодан остался наверху, в гостиной.
Шаари принялся за завтрак, а я забарабанил в дверь.
— Ну что тебе? — мне снова открыл Женя. Выглядел он сегодня отвратительно: глаза красные, кожа серая, волосы какие-то… полумертвые. Может у него тоже ломка, мелькнуло у меня в мыслях. — Кинь-ка мне мой чемодан. — Обойдешься — ответил он хладнокровно. Я возмутился. — Женя! Посмотри на меня! Я здесь уже… сколько? Четвертый день? Даже не успел искупаться после самолета, так сильно ты спешил меня сдать своему хозяину. Я в той же вонючей майке и штанах, в которых прилетел сюда. О Шаари уже не говорю — там слой на слое грязи. Дай мне чемодан, Финкель, или… — Или что? — спокойно спросил он. — Или расскажу все Бадхену — бессильно закончил я. Звучало на уровне ясельной группы, но Женя даже не улыбнулся. — Расскажи… если найдешь его. Заодно сообщи мне, что он скажет. Теперь стало понятно, почему у него такой всклокоченный вид. Наш «малыш» опять потерялся. — Снова сбежал? — Будем надеяться, что да — просто сбежал. — В смысле? Он облокотился о косяк. — Вчера ему стало совсем хреново, стараниями Шаари, как понимаешь. Настолько хреново, что он начал бредить о том, что с этим пора кончать. — С этим — чем? Шаари? Мной? Миром? — Скорее, собой. Точнее, своей человеческой ипостасью. Пока Бадхен находится в этом обличье, он может чувствовать и боль, и страдания. Вчера, перед тем, как уйти, он бормотал что-то… — Что же ты его не остановил? — Я не понял ничего — признался Женя — услышал что-то вроде: «вернуться бы в себя, как в океан», но был такой вымотанный после ночного дежурства…
Я представил себе крошечного Бадхена, сбрасывающего, словно халат перед баней, привычный образ гопника и ныряющего в огромный черный океан — в себя самого, только нечеловеческого. Сердце сжалось, и я тихо выматерился — непрошенные чувства напомнили о себе невовремя и не к месту.
— Это ведь то, что так хотела Наама — сказал я задумчиво — чтобы он развоплотился. Не зря она просила меня беречь морока. Женя передернул плечами. — Мне надо идти, Адам. Давай попозже поговорим. Если Бадхен придет, постарайся обращаться с ним помягче. — Договорились. Только сперва дай мне мой чемодан. — Да блин… — прошипел он. Потянулся за дверью, и втащил в подвал чемодан. Значит, тот все это время находился в одном шаге от меня. Сволочи! Женя тем временем ухватил меня за руку. — Вытяни из Шаари имя, Эвигер. Если Бадхен успеет уйти с концами, нам всем хана. Не через тысячу лет, и не через сто и даже не через десять. — С чего бы это? — не понял я. — Пока он здесь, привязанный к этому миру разумом и чувствами, это удерживает его от очередного разрушения. Вернувшись в свою обычную ипостась, он разорвет все связи. И уничтожит все, как давно уже собирался. Тем более после всего, что случилось — никаких сантиментов в нем не осталось. — Ладно — пробормотал я, злясь на всех — на Женю, Бадхена, а пуще всех — на Шаари. Три года я жил не тужил, и только упертость морока втянула меня обратно в эту клоаку.
Не прощаясь, Финкельштейн захлопнул перед моим носом дверь. Я взял чемодан и начал спускаться вниз.
Мои вещи прекрасно подошли Шаари — в ширину все оказалось впору, разве что коротковато. Его собственную одежду я кинул возле раковины, и принялся раскапывать внутренности чемодана.
В боковом кармашке нашелся телефон — самая необходимая вещь в сложившейся ситуации. Проблема заключалась в том, что зарядка осталась в рюкзаке, рюкзак — в гостиной, а батарейка успела разрядиться. Я спрятал аппарат подальше до подходящего случая, и продолжил раскопки.
Мыло, зубные щетки, паста и полотенца оказались второй удачной находкой. Еще нашлась электрическая бритва с полной батарейкой, но я отставил ее в сторону — бриться и брить морока, находясь в плену, было бессмысленно. Так что я просто поскреб изрядно отросшую щетину и пошел дальше.
Кроме одежды и пары бытовых приборов в недрах чемодана больше ничего не было — я ехал с расчетом на неделю-две, даже не сообщив риэлторской компании об отъезде. Квартира оставалась за мной пока деньги сходили со счета, но торчать здесь, в подвале, годами отчаянно не хотелось.
Во мне вновь поднялась злость на морока. Я схватил его за плечо и встряхнул.
— Чтоб вас черти на том свете вилами ебали, Шаари! Вы понимаете, что Бадхен в любую минуту может нас уничтожить из-за похмелья, которое вы ему устроили?! — А вам не все равно, Адам? — сказал он с усилием — ведь живыми мы отсюда так и так не выйдем. — Выйдем, если вы назовете имя. — Если назову, то можете считать нас обоих трупами. Бадхену не нужны конкуренты — зачем ему еще кто-то, знающий, как его зовут? Ведь тогда мы сможем помешать его планам. Проводить параллельные ритуалы, например. — Я не собираюсь… — Не будьте наивным, Адам. Его не интересует, что вы собираетесь или нет. Он уберет меня, и вас тоже — если я назову имя вам. — Так что будем делать? Сидеть и ждать? Он прикрыл глаза, явно намереваясь снова заснуть.
С меня хватило. Я схватил его за челюсть и долбанул головой об стену — не сильно, просто чтобы взбодрить.
— Посмотрел бы я, как вы бы это проделали этак месяц назад, когда у меня еще была депутатская неприкосновенность — прохрипел он, скорчившись и держась за затылок. — Думаете, неприкосновенность делает вас неуязвимым? Кстати, что насчет ваших слов о неуязвимости против Бадхена? Вижу, вам ритуал не особо помог. — Помогал, пока продолжались жертвоприношения — ответил морок. Я заметил, как он украдкой вытирает руку о брюки, и понял, что расшиб ему затылок до крови. На душе стало мерзко. Я протянул ему платок из чемодана, предварительно смочив водой, и он приложил его к затылку. — Вы знали, что он сможет до вас добраться? — спросил уже потише. — Подозревал. Я покачал головой. — Вы готовы умереть из принципа? И весь мир за собой потащить? Шаари поднял голову и посмотрел на меня неожиданно твердым взглядом. — Адам, давайте прекратим эту беседу. И закроем эту тему навсегда. Я не скажу вам имя — и вам следует благодарить меня за это, а не упрекать — долго с таким знанием вы бы не прожили. Если же я когда-либо передумаю, будьте уверены, я дам знать об этом не только вам, но и Бадхену. Ему даже в первую очередь. А теперь дайте мне поспать.
Я отпустил его, сдаваясь. Он снова закрыл глаза, устраиваясь поудобнее и стараясь не потревожить ушибленный затылок.
А я принялся ждать новостей от Жени.
Дверь не открывалась еще дней пять — по крайней мере, пока я бодрствовал. Еда, впрочем, исправно появлялась на верхней ступеньке, я ее ел, кормил морока, и ждал. Щетина стремилась превратиться в бороду, и я кое-как сбрил ее бритвой. Шаари свою брить отказался и выглядел еще хреновее, чем обычно.
На пятый день… точнее, глубокую ночь, вернулся Женя, усталый еще сильнее прежнего и молчаливый.