— Нашел? — спросил я его. — Нет. Хочешь газеты? — Тащи. Все новости кружили вокруг премьера и его внезапно изменившегося характера. Я был уверен, что в интернете давно гуляют теории конспирации о подмене и двойнике, но официальная бумажная пресса этого не писала — пока.
Премьер редко появлялся на людях, много молчал и мало делал. Большинство встреч и поездок отменили, и…
Тут я добрался до самой свежей газеты, которую Финкельштейн зачем-то сложил в самом низу стопки, и хмыкнул, глядя на заголовок, набранный огромными буквами.
Премьер исчез. Испарился. Днем он должен был заехать в Кнессет, но в резиденции его не оказалось. Да и нигде не оказалось. К заголовку прилагалась длиннющая статья, расследующая причины исчезновения — начиная с похищения и убийства и заканчивая побегом со всем золотым фондом Израиля.
Читать я ее не стал. Кинул стопку проснувшемуся Шаари.
— Все, дорогой господин премьер, можете считать, что ваша карьера окончена. Бадхену надоело поддерживать жизнь в вашем дубле, так что месяца через три вас заменят и забудут. — Вы думаете, меня это как-то волнует, Адам? — он рассеянно принялся листать газеты, ни на чем особо не останавливая взгляд. — А что вас волнует, Шаари? — спросил я с горечью. Он отложил стопку в сторону. — А вас? — Меня? Пока что — собственная свобода. — Как и всегда. — Да. Как и всегда. Теперь ваша очередь отвечать. — А меня, Адам, мало что волнует. Я не знаю, как и зачем Бадхен создал меня таким — осознающим собственную природу. Вы ведь были знакомы с другими мороками? Они похожи на меня? — Нет — честно ответил я. — Я знал, в чем мое призвание. У меня был лишь один кумир, одна цель. Я шел ради этого на все. И мечтал увидеть его — своего бога. — Бойтесь своих желаний — хмыкнул я. — Да, именно. Бойтесь своих желаний. Я встретил его… не думайте, что я не вижу его могущества, Адам. Я знаю, что стоит за ним и его внешностью. Это как айсберг под водой, согласны? — Если так, то почему… — Потому что я понял, как он жалок. И вы это можете понять, если вдумаетесь: творец галактик и звезд торчит в облике «русского» репатрианта, курит дешевые сигареты и препирается со своим мороком! — Вам стало бы легче, если у него оказалась внешность репатрианта из Марокко? — осведомился я. Шаари шевельнул губами в улыбке. — Мне стало бы легче, если бы в нем не было ничего человеческого. Но он ведет себя, как человек. Как слабый, мелочный и злой человек. И когда я понял это…
Он замолк.
— Женя сказал, что Бадхен собирался оторваться от своей человеческой сущности. Когда он вновь станет собой… — Это ничего не изменит, Адам — мягко ответил Шаари. — Почему? — Потому что он признался мне в том, что вы, несомненно, тоже слышали. Он — не творец. Всего лишь исполняющий обязанности, как я исполнял обязанности премьер- министра до поры до времени. Но настоящий творец не появится никогда. А Бадхен так и продолжит создавать заведомо больные и нежизнеспособные миры. — Это вы о нашем мире? — И о нашем тоже — если он настолько хрупок, что зависит от каприза одного-единственного демиурга-наркомана. — Однако, для морока вы очень уж философски настроены — ответил я после некоторой паузы. Он пожал плечами. — Что говорит ваш приятель Женя? — Мрачно молчит. — Тогда давайте мы тоже мрачно поспим… до утра.
— Валяйте.
Он прикорнул прямо на стопке газет. Я вытянул одну из-под его головы и принялся читать рубрику сплетен — коротать время до рассвета.
Комментарий к Глава 29 * Строка из израильской песни, ставшая популярной поговоркой.
====== Глава 30 ======
Глава 30
К следующему вечеру в пакете нашелся французский сыр, багеты и апельсины. Женя решил нас побаловать — вопрос только в том, на радостях или с горя.
Я протянул Шаари кусок хлеба со шматом благородного сыра.
— Вина, к сожалению, не прилагалось. Если только не превратите в него воду из крана. Он слегка приподнял брови. — Любите побалагурить? — Люблю. — Дайте попить — попросил он привычно. Я так же привычно принес ему чашку с тепловатой водой с чуть железным привкусом.
Он пригубил от чашки, протянул мне.
— Ваше вино, Адам. Я усмехнулся, забирая чашку. И замер. В ней, заполненной до половины, плескалась темно-бордовая, почти черная жидкость. — Как вы… — я замолк, потрясенный. — Это бордо, если вам так уж важна марка. — Послушайте, Шаари — я отложил чашку в сторону — если вы способны на такое, какого черта валяетесь здесь в луже собственных соплей и умираете? Вставайте, выходите на свободу! И помогите мне тоже выйти!
Он покачал головой.
— Превратить воду в вино и бежать от демиурга — не одно и тоже, Эвигер. Да и не хочу я этого. От судьбы не сбежишь, а отказавшись от ритуала, мне остается только медленное угасание. — Вы можете сбежать от Бадхена куда угодно. — Да? И куда же? — В другую страну, например. — Мы с вами — два червячка в наглухо закупоренной экосистеме, Адам. Спрятаться не выйдет. — Почему же, у меня неплохо получалось. — Потому что вас никто всерьез не искал. А если вам казалось, что искали и не находили, то вы глупее, чем можно предположить. Я взял чашку и сделал глоток. Вино было отменным. — Что вы еще можете? — Не я — он забрал у меня чашку и тоже отпил. — Ладно, что еще можно натворить именем божьим? — Догадываюсь, что много чего. — Никогда не хотелось попробовать? — Хотелось, и я пробовал. Как, думаете, у меня получилось стать премьер-министром? — Так, значит, предыдущего завалили вы? — догадался я. — Не совсем я. — он запнулся на миг, словно подбирая слово — воля Бадхена. — Воля Бадхена? Не пудрите мозги, Бадхен об этом убийстве был ни сном ни духом.
— А когда мой секретарь утверждает… утверждал моим факсимиле мелкие указания, о которых я тоже ни сном ни духом, но так уж заведено, что требуется подпись премьера — это разве не то же самое, Адам? Моим именем и без моего ведома много чего происходило в стране, я же не мог вникать во все до мелочей? Вот и с Бадхеном так.
— Понятно — я отпил еще вина. А потом осознал, что чашка все никак не пустеет, и мне вспомнился тот страшный вечер у Ирода. Только вот он давно перестал казаться страшным — уж очень много чего произошло с тех пор. — Хороший фокус — пробормотал я. — Спасибо. Шаари аккуратно взял у меня чашку и сделал пару глотков. — Почему же вы умирали с голоду, пока я к вам не присоединился, если так много умеете? — Потому что с вами мне не хочется умирать с голоду — ответил он — слишком интересно увидеть, что будет дальше. Я подумал было, что это комплимент, но в следующую секунду он добавил: — Было бы интересно узнать, как вас убьют. Надеюсь, что доживу до того момента. Я поперхнулся. — Вы… у вас случайно не раздвоение личности, Моти? Вы то оберегаете меня от великих знаний и великих печалей, то мечтаете увидеть мой конец. — Ваш конец — хмыкнул он — как-то двусмысленно звучит. — Рад, что вы сохранили мышление подростка даже на смертном одре — процедил я. Взял у него чашку, хотя, откровенно говоря, был уже слишком пьян: мы передавали друг другу чарку уже раз десять, не меньше. Шаари, судя по всему, тоже был навеселе — его лицо раскраснелось, волосы прилипли к мокрому лбу, глаза блестели, и он то и дело облизывал губы. — Вам идет быть пьяным — заметил я — так вы не выглядите обычным мудаком. — Это обман зрения. Я всегда выгляжу мудаком, даже когда пьян — он отпил еще, протянул мне чашку, но вместо того, чтобы вложить в руку, поднес к моим губам. Я послушно выпил, хотя перед глазами все плыло. Сидеть стало тяжело, и я прилег рядом с ним, прикрыв глаза. — Теперь вы первым засыпаете — донесся до меня его голос, как сквозь вату. — А чего вы еще ждали, меня спаивая? — сказал я, еле шевеля губами. Ответа не дождался, зато начало мутить, так что заснуть не получалось. Я вновь открыл глаза и повернул голову к бывшему премьеру. Он лежал рядом, и смотрел на меня почти трезвым пристальным взглядом. Лицо его все так же было покрыто испариной — от спиртного и июньской жары, но теперь это не казалось мерзким, как обычно. Я поднял с пола одну из своих маек и вытер ему лоб. Шаари прикрыл глаза, молча принимая жест. Потом снова уставился на меня. — Ну что еще? — пробормотал я. — Пытаюсь понять, что в вас нашли Бадхен и этот… Евгений. — Меня тошнит — пожаловался я невпопад, но это не сбило его с взятого курса. — Я мало знаю вас и не очень хорошо знаю их. Но вижу, что с вами носятся, как с писаной торбой. Почему? Я задумался на несколько секунд. Ответ пришел не сразу. — Я первый хомо сапиенс в этом мире. Наверное, для них это что-то да значит. — Удивительная сентиментальность, если так. — Она спасает мне жизнь уже много лет. — Так значит, вас держат в качестве музейного экспоната. Что-то не сходится, но если других версий нет, я принимаю эту. — Вам нравилось убивать людей ради Бадхена? — я решил перевести разговор на более безопасную тему. — Я не убивал их, Адам. Не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. — Они прекращали жить с вашей помощью. Какой еще смысл вы в этом видите? — Они воссоединялись со своим творцом. Если вам это важно услышать, то могу сказать сразу — насилия не было. Я произносил его имя, формулу, и тем самым выпускал их души на свободу. — И он их пожирал. — Это я узнал намного позже — его голос слегка дрогнул. — И после этого прекратили? — Нет, не прекратил. — Ну и сволочь вы, Шаари. С удовольствием бы скормил вас самого Бадхену. — Вы очень человеколюбивы, Адам. Поразительно, как у вас получилось сохранить это качество несмотря на столь долгую жизнь. — А вы — монстр. — И тем не менее, именно вы пытаетесь разведать для Бадхена его сокровенное имя, чтобы он мог продолжать пожирать души. И обижаетесь, что я вам отказываю. — Потому что сейчас на кону стоит все человечество. — Это то, что вам сказал Евгений? — Да. — На вашем месте я бы верил ему поменьше. Он редко говорит правду… мягко говоря. На это мне нечего было возразить — Женя почти никогда не говорил правду. Странно, как я мог ему довериться в Праге. — Все равно… вся эта заваруха началась с вас — с пьяной упрямостью сказал я — Если бы не жертвоприношения… — Я выполнял программу, которую в меня вложил Бадхен. Это делает меня монстром? — спросил он спокойным голосом. — Да. Шаари отвернулся, но я схватил его за подбородок и развернул к себе. — Не уходите от разговора. И не делайте вид, что хотите спать. — Я очень хочу спать, Адам. Это не притворство. Бодрствование причиняет мне боль, чем дальше, тем сильнее. Если я не засну как можно быстрее, боль станет настолько сильной, что заснуть уже не смогу. И будет усиливаться, пока я не потеряю сознание. Я отпустил его. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи — едва слышно ответил он. А потом затих.