Но Шаари…
Не открывая глаз, я подобрал с пола белую футболку, которая все еще сохраняла его запах. Вдохнул полными легкими, еще и еще, понимая, как глупо и мелодраматично выгляжу в этот момент. Тоска наполнила сердце, и я отвернулся к стене, надеясь, что за мной не подглядывают двое любопытных демиургов.
К полудню дверь наконец открылась, и на пороге появился Бадхен. Я повернулся на звук, и смотрел на него сквозь полусомкнутые ресницы, гадая, что мне обещает его появление. Отпустят ли меня, или убьют под шумок, коли не сумел достать нужный кусочек информации, теперь навеки потерянный со смертью морока?
Бадхен спустился вниз по ступеням, подошел ко мне.
Выглядел он неважно — волосы всклокоченные и не слишком чистые, в некоторых местах видны чешуйки пепла, словно он провел ночь на пожаре. Пах он дымом и пеплом, совсем как Финкельштейн в былые дни. В белках глаз виднелись красные прожилки, а одежда казалась еще более неопрятной, чем обычно.
Он пару мгновений стоял, словно раздумывая, а потом носком кроссовки толкнул в меня в плечо. — Вставай, принцесса. Утро.
Я отвернулся к стене, пряча от него лицо.
— Если боишься, что я тебя убью, то сразу можешь расслабить булки — этого не случится. Как ни странно, его слова подействовали самым успокаивающим образом. Наверное, я и правда ждал окончательной развязки, особенно после смерти Шаари. — Отрадно слышать. К чему такая перемена? — спросил я, слегка поворачиваясь к нему.
— Спроси у Финкельштейна.
Я не настаивал.
— Ладно. Допустим, убивать не станешь. Что теперь? Мне можно уходить? — Иди, коли пожелаешь — Бадхен пожал плечами. — Оставаться здесь точно не пожелаю. Так что спасибо за гостеприимство, я пошел. Он посмотрел на меня с легким отвращением. — Как все-таки жаль, что ты так туп, Адам. И всегда делаешь неправильный выбор. Финкельштейн, Шаари… кто следующий, бомж с южного Тель Авива? — Ты что, ревнуешь? — К кому? К своим же отросткам? — усмехнулся он — скорее, удивляюсь твоей небрезгливости. Проникнуться чувствами к мороку-полутрупу, после того, что было между нами на море… — в его голосе мелькнула издевка — впрочем, это поправимо.
Я задохнулся.
Чувства, которые за последнее время заглохли и притупились, ударили по мне, как кувалдой. Все, что я до вчерашнего дня взрастил в своей душе к Моти, оказалось жестоко смято и выдавлено из нее в одно мгновение, подобно тому, как птенцов выдавливает из гнезда кукушонок. Насильная любовь к Бадхену яростно выжигала все остальное.
— Ты же сказал, что не станешь больше со мной… так… — с трудом произнес я. Хотелось молить и молиться, ластиться и ласкаться. Какая же ты сука, Бадхен, промелькнуло в голове и исчезло. Ненависть сменилась слепым обожанием. Я потянулся к нему, а он даже не шевельнулся в мою сторону, и это равнодушие причиняло почти физическую боль. — Давай, Эвигер, одевайся и выметайся отсюда. Нечего тебе здесь околачиваться. — Куда? — я с трудом отвел глаза от его лица. Боги, как же он красив, билось у меня в мозгу — я здесь хочу остаться. С тобой. Не прогоняй меня, Костик… прошу.
Бадхен поморщился — наверное, и сам понял, что переборщил.
— Женя тебя отвезет. Неистовый напор чувств стих. Я перевел дыхание. Стало легче, и одновременно очень стыдно. — Не делай так больше — пробормотал я. Он пожал плечами. — По крайней мере, ты больше не тоскуешь по мороку. — Что ты с ним сделал? — Развеял, что же еще. Думаешь, тебе еще пригодится его труп? Могу вернуть. — Нет, спасибо, оставь себе — едва сдерживаясь, ответил я. Он прекрасно знал, что здесь произошло вчера, и теперь использовал это против меня. — Да ладно, не нервничай, никто не подсматривал за вашим интимным моментом — хмыкнул он — Я, знаешь ли, занят был — полночи пытался создать еще одного такого же. Создал штук сто, да только вот ни один из них не знал моего истинного имени. Пришлось убрать бесполезную биомассу.
— Хреново. Дилера не нашел, дозы не ожидается. Худо тебе?
— Давай собирайся — сказал он, не отвечая на вопрос, и я понял, что худо, еще как худо.
Под его неусыпным взглядом я подобрал все свои пожитки и сложил в чемодан. Закончив, обернулся к своему временному тюремщику.
— Все. — Тогда на выход.
После сырого, хоть и жаркого подвала, воздух на улице показался обжигающе сухим и сладостным. Небо над головой горело июльской синевой, жара звенела в голове и ушах. Кажется, я успел сильно отвыкнуть от местного лета.
На крыльце Бадхен остановил меня, взяв за плечо.
— Пока что не возвращайся в Прагу. Я сказал Жене найти тебе квартиру. Пока что я хочу, чтобы ты остался здесь. — Зачем? — Может, я соскучился — он был абсолютно серьезен, и от этого еще явнее чувствовалась насмешка — Кроме того, мне надо кое в чем убедиться. Когда все закончится, сможешь уехать. А пока сиди здесь.
Я хотел спросить, в чем он хочет убедиться, но не стал — все равно мне или соврут, или не ответят. Молча взял чемодан и спустился со ступенек во двор.
Бадхен за моей спиной захлопнул дверь, а из машины возле дома выглянул Женя.
— Поехали.
В машине мы оба хранили молчание. Я все думал о Моти. Бадхен прав — тот являлся его производной, и неудивительно, что я перенес на него толику того, что испытывал к его создателю. От осознания этого стало обидно и немного противно. И стыдно — что всего через несколько часов после его смерти во мне не осталось и десятой доли тех чувств, которые бушевали вчера, когда он умирал.
— О чем задумался? — Женя спросил это тихо, но я, погруженный в мысли, слегка вздрогнул. — О чем мне надо тебя спросить? Бадхен в очередной раз передумал меня убивать и сказал, что ты объяснишь. Женя свернул на аялонское шоссе, прибавил скорости. — Давай потом об этом поговорим. Сейчас не тот момент, да и проблем намечается выше крыши. — Как скажешь — ответил я равнодушно.
Минут через десять машина остановилась. Я глянул в окно — мы стояли возле дома, где я жил в самом начале нашего знакомства.
— Соседи сильно удивятся, как это я не изменился и не постарел за последние лет пять. — Не думай об этом. Бадхен обо всем позаботился — сказал Женя. Я отстегнул ремень безопасности, чтобы выйти, но он задержал меня, тронув за плечо. Я едва сдержался, чтобы не сбросить его руку. — Адам, послушай. Давай кое-что проясним. — Ну давай. — Я согласился выполнить приказ Бадхена и привел тебя у нему, потому что знал, что тебе ничего не угрожает. Даже больше того — подвал был для тебя самым безопасным местом, учитывая, как он вел себя все это время. Тебе кажется, что я предал тебя, но это не так, понимаешь? — Понимаю, конечно. Бывает, ничего страшного. — Вот только не надо сарказма, ладно? — вспылил он — Ты все еще жив. Я все еще стараюсь защищать тебя всеми силами, что у меня остались. Одно хорошо — теперь он знает, что убить тебя нельзя. Будем надеяться, что благоразумие в нем перевесит безумие. Пока что, прошу, доверяй мне. — Думаешь, в свете всего случившегося это возможно? — спросил я серьезно.
— Я не знаю — так же серьезно ответил он — просто будь осторожнее. И держись подальше от Бадхена. Он неадекватен.
Я молча выбрался из машины и хлопнул дверью.
Женя умел говорить правильные вещи в нужный момент. К сожалению, этого уже оказалось недостаточно.
Никто из соседей не обратил внимание на мое сходство с давнишним жильцом квартиры, даже те, с кем я раньше здоровался годами. В квартире все было так, словно я никуда не переезжал. Моя мебель, от которой я давно избавился, картины на стенах, даже аквариум с золотой рыбкой… Бадхен, судя по всему, решил наглядно показать свое всемогущество.
Но я не впечатлился. Слова Шаари оставили во мне свой след. Теперь я и сам видел это: его мелочность, непостоянство, погрязание в мире смертных. Пусть даже это игра — он слишком углубился в нее.
Но хотя я понимал, почему Моти называл Бадхена недостойным богом, перестать любить его не мог — он отлично позаботился об этом.
И любовь, даже такая, насильная — многого стоила.
Уже к вечеру мне стало казаться, что я никуда никогда не переезжал. Я выпил кофе из любимой эспрессо машины, почитал книгу на балконе, приготовил ужин из свежайших продуктов. Моя квартира словно превратилась в капсулу времени почти пятилетней давности. Хотя нет — рыбку я подарил в тот же вечер соседскому ребенку — этот штрих к натюрморту, созданному Бадхеном, был излишним. Я не хотел больше держать ответственность за живое существо, даже такое безответное.