Он никак на это не ответил, и я решил быть настороже, а пока перевел тему.
— Что с Сааром? Неужто его так испугала перспектива стать женой политика, что он сбежал? — Он исчез задолго до того, как я пошел в политику. Я же говорил тебе — много чего изменилось. — И что же именно? Люстиг не ответил. Оперся о бордюр, окружающий площадку, и смотрел вдаль, туда, где красное солнце закатывалось за бело-золотой иерусалимский горизонт. — Я подумал… — сказал он наконец — ты можешь помочь мне вернуть Саара. — Я?! — Ты знаешь истинное имя Бадхена. Это многого стоит.
Я воззрился на него.
— Я же сказал тебе человеческим языком — Шаари не назвал мне его. Сказал, что будет безопаснее унести его в могилу, а у него слова с делом не расходились. Он хмыкнул. — Думаешь, я в это поверю? Судя по тому, что ты рассказал, Шаари был одержим Бадхеном. Сначала поклонялся ему, потом мечтал отомстить. Он наверняка сделал все, чтобы ты закончил за него работу — и дал тебе все карты в руки. — Пока что это ты одержим — сказал я напряженно — это ты мечтаешь о мести. Он засмеялся. — Ох, Адам. Ты прав, я хотел бы свести их всех в могилу — одного за другим. А толку-то? Они неуязвимы для людей, пусть даже для таких долгожителей, как мы с тобой. — Тогда что же случилось с Сааром? — спросил я, снова уводя разговор от опасной темы. — Наама. — Наама? — Сожрала его. Точнее всосала в себя, если тебе так понятнее.
Я вспомнил, как Наама рассказывала о своем намерении поглотить Бадхена и промолчал.
Люстиг кивнул.
— Вижу, ты понял, о чем я. Впрочем, все к этому шло уже давно. Саар был на ее поводке еще до того, как я их встретил. Она лишь время от времени выпускала его «погулять». — Он знал? — спросил я. Во мне что-то сжалось от омерзения. Саар Цфания, технический директор и просто хороший парень… получается, все это время он был практически полупереварен своей невестой?! — Не знал — ответил Люстиг уверенно — Иначе, думаешь, решился бы на мое «похищение»? После того случая, когда ты уже уехал, Наама заявилась ко мне лично. Рассказала обо всем, а потом добавила, что незачем держать во рту то, что давно следовало проглотить.
Я поперхнулся при последних словах, представив, как она их произнесла. Пугающе и непристойно.
Бедный Люстиг.
— Саар исчез в тот же день. И никакая должность технического директора его не удержала на этом свете — заключил он.
Да и была ли она, эта должность, подумал я. Если Цфания появлялся и исчезал по прихоти Наамы… боже, что за странная и страшная кончина для демиурга — быть поглощенным своим же собратом. И что это говорит о мире, который они создали — творцы, пожирающие друг друга, пожирающие души смертных? Неудивительно, что мы, их создания, и сами так далеки от идеала.
— Если бы я мог, Люстиг, то помог бы тебе — сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно искреннее — к сожалению, Шаари так ничего мне не сказал.
Он повернул ко мне голову. — Знаешь, почему я хочу уничтожить Бадхена? — Потому что он мудак? — предположил я. Он хохотнул. — Ты немного обобщаешь. Нет, это куда более личное — он помолчал, словно собирался с мыслями — В тридцать третьем я вернулся из Израиля в Польшу — домой. Женился, то-се. Семья, дети. Не собирался оставаться в Лодзи, но жена не хотела уезжать, теща и тесть не хотели уезжать… и мы остались. Я уже знал, что услышу, и старался не смотреть на него. Слишком не любил подобные истории, и слишком часто их слышал во времена своего волонтерства. Люстиг продолжил с усилием: — Нас выдал по очередной квоте глава местного юденрата, некий Хаим Румковский*. Мою семью погрузили вместе с другими жителями гетто в вагоны и повезли в Освенцим.
Последний луч солнца сверкнул в серо-розовом вечернем небе и исчез за домами. Я молчал.
— Они все умерли на моих глазах, Эвигер — наконец сказал Люстиг — Мой годовалый сын погиб от удушья у меня на руках, а я — нет, я не погиб. Я смог выбраться, убить кучу наци, уйти в партизаны, убить еще больше наци. Вернулся в Израиль, воевал во всех войнах, похоронил почти всех своих друзей, одного за другим. — Эзер… — В семьдесят третьем** я снова встретил Бадхена. Умолял его убить меня. Как понимаешь, он меня не послушал. — Почему? — Для них это — забава, Эвигер. Чем больше ты мучаешься своим бессмертием, тем им интереснее. — Я не мучаюсь. — Вот я и удивляюсь. Наверное, с тобой им интересно по другой причине. Ты смертельно боишься смерти и вечно от нее убегаешь, это ведь тоже забавно. — Да, такие уж они… забавники — пробормотал я. — Так что, подумай снова. Если убрать их из нашей реальности, миру от этого не убудет. — Ты так в этом уверен? — Они часть макрокосмоса. Думаешь, если убить их земную оболочку, это всерьез может нанести хоть малейший урон им самим? — Нет. Конечно, нет — согласился я, но не слишком уверенно. — Только они сами могут друг друга сожрать — настойчиво сказал он — И оставить нас наконец в покое. А месть… я уже пробовал, и не раз. Ничего она не приносит. Ни удовольствия, ни удовлетворения. Но если знаешь тайное имя — скажи его мне.
Мы прошлись еще немного, но вскоре стало понятно, что встреча исчерпала саму себя. Говорить стало не о чем. Я остановился у дороги — такси в это время ездили редко, но что-то поймать было можно. Повернулся к Люстигу.
— Ты ведь понимаешь, что не сможешь долго занимать свой пост? Лет пять, десять, ну пятнадцать — и твоя моложавость станет подозрительной. Придется исчезать с радаров, переезжать… и так раз за разом. Он пожал плечами. — Думаю, что все закончится куда раньше. — Надеешься, что Бадхен передумает? — Не надеюсь. Но всякое бывает, правда? Например, ты решишь поделиться тем, что тебе успел напоследок шепнуть на ушко Моти. Или еще что-нибудь. — Да ладно тебе, хватит — вяло сказал я. Чертово такси все не появлялось.
Люстиг тоже, видимо, уже тяготился моим присутствием. Посмотрел на часы, потом на дорогу.
— Если что — звони мне — он протянул мне черную визитку с номером телефона. Имени на карточке не было. — Спасибо. Я знал, что не позвоню. Но сунул карточку в карман.
Вдалеке наконец показалась белая машина с благословенной желтой шапочкой на крыше. Такси.
На выборах победил кандидат Люстига — что подняло последнего до статуса председателя Кнессета. Первым делом новое правительство отменило почти все законы, проведенные их предшественником — узаконенная эвтаназия, смертная казнь… Зиккурат тоже пошел под слом. Только одно не изменилось: население так и осталось разделено по городам — ультрарелигиозные в своих гетто, остальные — в своих. Наверное, новое правительство и хотело бы вернуть все, как было — но страна оказалась разделена бесповоротно. В части городов уже года три вовсю действовали законы галахи, и тамошние руководители не собирались столь легко отдавать власть обратно светскому правительству. Во избежание гражданской войны новый премьер просто-напросто умыл руки и оставил все, как есть. Правда, он не мог учесть маленькой детали: в отличие от него, Шаари мог игнорировать государственный бюджет и «по щучьему велению по моему хотению» расширять инфраструктуру в городах, где люди практически не платили налогов. Без сверхъестественного влияния чуда не случилось: налоги пришлось повышать за счёт тех, кто их платил всегда. Недовольных среди них оказалось очень много — люди рассчитывали на другие действия от нового правительства.
Я читал новости и в мыслях костерил Бадхена, по прихоти которого застрял в стране на пороге кризиса — экономического и политического.
Наверное, не следовало думать о нем так много — потому что в конце октября он объявился сам.
После новогодних праздников я совсем было расслабился. Суккот, праздник кущей, тоже закончился, и соседи убирали свои шалаши до следующего года, а я, глядя на красивый желтый цитрон***, оставленный кем-то на балконе снизу, вспомнил, что забыл купить лимоны — на ужин планировались креветки в чесночном соусе. Магазины открывались через сорок минут, и я заглянул в холодильник — проверить, чего еще не хватает.