Я открыл рот, чтобы ответить, и в эту самую секунду понял, что рука и правда болит. Ноет какой-то тоскливой ломотой. Но я никогда не ломал ее! Что за хрень?!
— Что ты натворил, Финкель?! — Я — ничего не натворил. Пока. А вот что натворит Костик… Женя бросил сигарету под ноги и затоптал. — Пошли обратно. Я хочу еще мидий.
====== Глава 4 ======
Глава 4
Пару дней спустя с самого утра мне позвонил Идан, соцработник из хосписа.
— Адам, извини, что звоню с утра, но нам снова нужна твоя помощь. — Что такое? — я зевнул, потягиваясь в постели. — Сегодня надо поехать в Кейсарию. Одна из наших клиентов мечтает побывать там на экскурсии. Мы запланировали поездку на сегодня, а волонтер, который должен мне помогать, заболел. Как назло, никого другого нет, все заняты. Пожалуйста, я уже всем перезвонил! — он заметно повысил голос и я вздохнул. Боже, ну что за королева драмы. — Ладно, ладно, я вроде как не отказывался. Где встречаемся? — Мы к тебе подъедем, через час будем внизу. Спасибо, Адам! Ты святой.— затараторил Идан. — Да уж, — ответил я. Святой Адам, совсем как Костик недавно заметил. За последние двадцать веков Кейсария осталась единственным местом на земле, которое я всячески избегал. Не знаю почему, но я панически боялся увидеть развалины, оставшиеся на месте некогда великолепного дворца. Пройтись там, где государь принимал свои любимые ванны — а теперь на этом месте, наверное, лишь песок, скорпионы и туристы — было для меня кощунством. Даже фотографии избегал смотреть, хоть и найти их в интернете оказалось делом пары секунд.
Но — я согласился, и передумывать было бы глупо.
Может, все не так уж плохо?.. — думал я, собирая вещи для поездки в рюкзак.
Все было именно настолько плохо.
Посреди груды камней торчали несколько куцых колонн… вот и все. Ни пальмовой аллеи, ни садов, обрамляющих стены вокруг резиденции, ни дворцового комплекса, великолепного в его римской стройной строгости.
Низкие каменные перегородки лишь обозначали местоположение несуществующих комнат. А я и забыл, где находилась наша с матерью. Теперь уже не вспомню.
Долго бродить по развалинам не получилось — надо было помогать Идану с его подопечной, марроканкой лет шестидесяти.
Подобная поездка, думалось мне, пока мы выгружали ее и коляску из машины, сократит оставшуюся ей жизнь на добрую неделю. Пыль, жара, дорога туда и сюда…
А с другой стороны, я мог ее понять. Неделя под капельницей в стерильной обстановке хосписа, или один день — вдыхая морской запах, чувствуя полузабытое солнечное тепло на коже? Выбор очевиден.
Я подошел к коляске, на которой сидела наша сегодняшняя клиентка.
— Ну как вам, Иветт? — Хорошо, — она, прищурившись, смотрела вдаль. — Никогда сюда не приезжали раньше? — Некогда было, — она паучьей рукой поправила алый платок на голове. — дети, внуки, дом… — Понимаю. — Три года назад, — сказала она, промолчав, — подруги поехали сюда на экскурсию. Пригласили меня. А я не поехала, представляешь? — Почему? — спросил я. — Глупая была, — она коротко засмеялась, — с вечера у меня мясо размораживалось на буфете. Не хотела опять в холодильник класть, готовить надо было, вот и не поехала. Ну не идиотка, скажи мне?
Она опять засмеялась и закашлялась. Смахнула рукой выступившие на ресницах слезы, повернула голову к Идану, который ковырял носком сандалии песок возле коляски.
— Идан, деточка. Как ты думаешь, если я поем ванильного мороженого, вы меня довезете обратно живой, или уже трупиком? — Думаю, что от одного мороженого ничего не случится. — твердо ответил тот. Мы ели мороженое, сидя на самом берегу моря, и молчали. А о чем говорить, если вокруг были песок, море, небо, и двое смертных, похожих на мотыльков-однодневок, но при этом куда более живых, чем я или древние развалины за нашими спинами*.
В следующую нашу встречу ко мне домой Женя явился, слава богу, без Костика — в свете новой информации тот теперь приравнивался к мертвому балласту.
Мы вышли на широкий балкон и сели за пластиковый стол, на который я водрузил две бутылки пива.
— Пепельницу тоже, если можно. — сказал Женя. — А Костик говорил, что ты пепел прямо в пиво смахиваешь и пьешь. — хмыкнул я. — Избави меня от подробностей моей юности в пересказе Костика, ладно? — поморщился Финкельштейн. — Так было такое? — спросил я. — Адам, ты отупел за пару тысяч лет? Как именно это могло быть? Я ведь даже не человек. — Значит, я прав? Вы — едины в двух лицах? Он, понятное дело, настоящий Бадхен. А ты тогда кто — несвятой дух? — Много вопросов, на которые ответить я вряд ли смогу ясно и понятно. Если говорить упрощенно, терминами каббалы — не морщись, Эвигер — так вот, говоря терминами каббалы, мы с Костиком являемся чем-то вроде отражений того, кого ты называешь Бадхеном. Клипот, знаешь такое? **
Я потерял дар речи. Кабалистикой я увлекался еще в позапрошлом веке, давно уже переболел и охладел к ней. Но… полузабытый термин многое поставил на свои места.
«Клипот», «скорлупой» в Каббале назывались некие далеко не добрые силы, «отколупившиеся» от изначального божественного света. Некоторые такие скорлупки, по общепринятому мнению, появились еще до сотворения мира, этому сотворению способствовали, и являлись неотъемлемой частью этого мира, тогда как другие, более поздние, появились позже, и считались рангом пониже. Я вспомнил Бадхена в покоях Ирода и поверил сразу же.
Женя закурил сигарету.
— А на самом деле, конечно, — меланхолично добавил он, — ничего общего у нас с каббалой и ее завихрениями нет. Она ведь и не про Бадхена-то была написана… Просто так удобнее объяснять.
— И что дальше будет со мной? И с Костиком? — спросил я немного погодя. — Я тебе уже объяснил — он про себя ничего не помнит. — Ну так напомни. Сделай там пару фокусов, не знаю. — Во-первых, фокусы я сейчас делать не в состоянии. Без него я мало чем отличаюсь от того же… от тебя, например. А еще… даже если он поверит, это не поможет. Костик должен стать собой. А в настоящий момент он — всего лишь обанкротившийся бомж, потому что представляет себя им. Выдумал себе сущность и живет в ней. И нас за собой тянет. А я боюсь, что если сказать ему все, как есть, он натворит дел. Поэтому, как видишь, жду. Молчу. Но и продолжаться так долго не может… надо что-то делать.
Женя словно размышлял вслух, и я подумал, что он наверняка ежедневно мучается одной мыслью: какие окажутся последствия, если рассказать Бадхену все.
— Ну, мне это наоборот на руку, — усмехнулся я, — если бы тянул ты, я бы давно уже жил где-то в районе прошлой недели. Нет, спасибо. — Ну и идиот ты! Костик исподволь меняет все вокруг, понимаешь? А что, если вдруг сам всё забудешь? Или проснешься на следующей неделе тем, кого он представляет, глядя на тебя? А видит он, ни много ни мало, бывшую школьную любовь. Сам рассказывал, пока мы от тебя ехали ко мне. Я пожал плечами: все еще не страшно. По крайней мере, планы, которые вынашивал насчет меня Финкельштейн, пугали куда больше. — Как он вообще потерял память? — Не знаю. Он вообще довольно-таки нестабильный товарищ. — Ты еще скажи — психически лабильный. — Идеальное определение, Эвигер. Можешь ему это сказать в лицо. — Лабильный, но сильнее тебя, если так легко перетягивает реальность на себя? — Я этого не отрицаю. — пожал он плечами. Я сделал большой глоток из своей бутылки. — Что же, спасибо за пояснение. Как понимаешь, помогать тебе я не стану. Сорян, но в данной ситуации я на стороне лабильного Костика.
Женя сжал свою бутылку так, что она крякнула, и по горлышку зазмеилась трещина.
— Вот как. — Вот так. — подтвердил я. — Ну что же. Поживем — увидим. Смотри, не пожалей.