До магазина решил пройтись пешком. Докупил, кроме лимонов, пива и апельсинов.
На обратном пути меня застал первый в этом году дождь — короткий и яростный. Так что до дома я добрел уже насквозь промокший. Ну, по крайней мере, пиву и фруктам ливень не повредил.
Открыл дверь, и сделал шаг назад: на пороге меня ждал Бадхен. Неподвижный, словно окаменевший.
Он выглядел еще хуже, чем в прошлый раз. Волосы стали еще более спутанными, глаза смотрели лихорадочно. Но в то же время в нем появилось какое-то неуловимое, безумное величие — неестественно прямая осанка, надменный поворот головы… король в изгнании, или страдающий манией величия бомж — его можно было принять в равной степени и за того и за другого.
— Заходи — уронил он, и это слово упало между нами, как ржавый болт.
Я поколебался, но переступил через порог собственного дома, ставшего внезапно весьма неуютным.
От Бадхена пахло чем-то совсем диким — ладаном, железом, пеплом и еще примешивался какой-то знакомый запах. — Ну чего тебе? — спросил я. — Пришел. — И разучился говорить развернутыми предложениями, как погляжу.
Он даже не отреагировал на мои слова. Взял пакет с покупками, положил… точнее, уронил на каменный пол. Послышался отчетливый треск стекла и по прихожей разлился резкий запах «Балтики».
— Блять, что ты…!
Под его тяжелым взглядом я запнулся.
— Ничего, выпью водички из-под крана. — Сядь — сказал он тихо. — Куда, на коврик в прихожей? — огрызнулся я — Дай хоть зайти одежду сменить.
Он потеснился, и я бочком пролез мимо него в гостиную. Переодеваться при нем не хотелось, как, впрочем, и садиться в мокрых джинсах на диван.
Я все же сел. Бадхен молчал.
— Видел Нааму. — сказал я небрежным голосом — Неплохо выглядит, кстати. Приглашала заходить на чай. — Нет. — Думаешь, не стоит принимать приглашение? — Нет. — Мне тоже так кажется. Она стала еще жутче, чем раньше. Кстати, сожрала Саара. — Кого. Кажется, вопросительные предложения он тоже разучился строить. — Саара Цфанию. Один из ваших, если ты вдруг забыл. — Нет.
Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом.
— Саара сожрали, Наама превращается в Бабу Ягу, ты впадаешь в деменцию и выглядишь, как последний нарк — меня несло, как часто в подобные моменты, хотя давно следовало бы заткнуться — скажи честно, нас ждет конец света? — Нет. — Отрадно слы… — начал я, и в этот момент Бадхен схватил меня за горло, сжав так, в глазах потемнело, и лаконично произнес: — Хуже. — Хрррр…хх… Я почувствовал, что еще секунда — и потеряю сознание от нехватки кислорода. И тут он меня отпустил, практически бросив обратно на диван. — Ты помнишь море — сказал он. Слова его теперь напоминали не болты, а скорее камни, падающие с обрыва на голову. Я не ответил, пытаясь вернуть себе дыхание. Горло нещадно болело.
— Адам.
— Иди нахер — хрипло выдавил я.
Бадхен опустился передо мной на колени, взглянул в глаза.
— Люби. Меня. Знакомое чувство, как будто дали под дых. Любовь разлилась по моим венам мгновенно — ни один наркотик в мире не подействовал бы так быстро, я уверен.
Я перестал видеть перед собой нечесаного бомжа. Больше не было опустившегося гопника — или же мой отравленный окситоцином мозг фильтровал неприятные детали.
Передо мной находился тот, кем он, по сути, являлся — творец, божество, демиург. Настолько совершенный, что реальность, окружающая его, в миг стала фальшивой и неубедительной, как плохо окрашенные театральные декорации.
Я понял, как вместе с нереально сильным чувством любви меня захлестывает паника. Точнее, панический страх — потому что я и сам на его фоне стал почти что фальшивым. Нереальным.
— Не на…до… — выдавил из сжавшегося горла.
Но уже ничего не мог сделать.
Губы Бадхена мазнули по моей шее. — Адам — имя обожгло кожу. — Отпусти… — я сам вцепился в него, но казалось, что это он держит меня и не дает вздохнуть воздуха.
Бадхен молчал, и от этого становилось еще страшнее. Реальность накатывала волнами и проваливалась вновь в темноту, и в какой-то момент оказалось, что я лежу — не знаю, как и где, придавленный чем-то тяжелым. Поверхность под спиной не ощущалась как что-то знакомое — наверное, мы даже не находились в моей квартире?.. Я попытался приподняться, и ладонь Бадхена легла на мою грудь, принуждая лечь. Она была невыносимо горячей, эта ладонь, и я чуть не закричал, потому что показалось, что его пальцы проникают мне под кожу и мясо, цепляясь за голые кости, стремясь добраться до маленького сгустка жизненной силы внутри.
— Нет — выдохнул я.
Пальцы остановились, но не исчезли. Я понял, что это он лежит на мне могильной плитой, и что каким-то образом мы почти сливаемся там, где наши тела соприкасаются друг с другом. Не так ли Наама поглотила Саара подумал я, но даже эта мысль не дала мне достаточно сил, чтобы вырваться из его плена. Я будто находился внутри ослепляющего белым сиянием кольца — повязанный им по рукам и ногам, изнутри и снаружи.
Бадхен — или та сущность, которую он позволил мне наконец увидеть — шевельнулся, и я понял, что он вошел в меня — а я даже не заметил, как и когда это случилось. Что мы обнажены, и что я все-таки лежу на полу своей гостиной, но под кожей ощущается песок, как если мы бы одновременно находились на морском берегу.
Движение — и меня пронзает изнутри, потому что он не просто инициирует ритуал спаривания. Пальцы в груди вновь задевают пульсирующий сгусток, силой забирая из него принудительно порожденную любовь. Как странно — сейчас мне совсем не хочется расставаться с этим чувством, и я сопротивляюсь, но он толкается в меня, и пальцы одновременно тоже толкаются в самое сердце моей… души?
Я кричу — потому что это невыносимо, чудовищно больно. Я понимаю, что именно так он пожирал души людей, именно так Наама поглотила Саара. И что он врал, говоря, что они, демиурги, произошли из пустоты. Ни одна пустота не способна породить подобную жестокость и противоестественность. В моем обезумевшем мозгу возникает образ хтонического чудовища — прародителя Бадхена, и меня обуревает ненависть к этому чудовищу, которое, скорее всего, уже как вечность успело разложиться на атомы.
Я чувствую, как Бадхен совершает свои возвратно-поступательные движения внутри меня, но это все происходит на грани сознания — главное совершается совсем в другой части меня, там, где меня пожирает заживо оголодавшее существо вне времени и пространства. Не оставляя после себя почти ничего.
И вместе с тем… в ослепляющую боль начало проникать что-то новое. Короткие стакатто..... удовольствия?
— Нет — простонал я, осознав, что происходит. Он не хочет, чтобы мне было просто плохо. Он стремится доставить мне наслаждение. Высосав из меня душу, вложить в меня, как оплату за сервис, честно заслуженный оргазм. — Да — выдохнул он. Это его первое слово за все время, что он овладевал мной. — Не делай этого, Бадхен, прошу тебя… Он не слушал. Методично врывался и выходил из меня, как хорошо отлаженный отбойный молоток.
Ты уже выпил из меня почти все, что возможно, подумал я. Овладел и душой, и телом. Заставил любить, мать твою. Не заставляй меня хотя бы это — кончить.
Я знал, что он слышит мои мысли.
Слышит. Но не слушает.
Наслаждение — настоящее человеческое возбуждение накатывало все сильнее и сильнее — вопреки моей воле. Как и в предыдущие разы, он навязал свою собственную волю, не оставив мне выбора. Я любил его — как он и приказал всего двумя словами.
Я стиснул челюсти, потому что из горла рвался скулеж, подставлялся под быстрые, почти хаотичные удары его бедер, изгибался, стремясь отдать все, и ненавидя себя и его в эту секунду за это. Почувствовал его пальцы на своих губах и открыл рот, позволяя им проникнуть внутрь, облизывая, всасывая, разрешая ему трахать свой рот так же, как и задницу. Все равно от меня уже мало что осталось, думал я, давясь слюной. То существо, что вот-вот кончит под мощным хуем Бадхена, вряд ли можно считать моим обычным собой.
Так пусть его…
И я сдался.
Я не смотрел на его лицо, сосредоточившись на себе самом. Поэтому не мог видеть, как он воспринимает происходящее. Да и был ли в этом смысл? В его движениях не было ни капли похоти или страстного желания. Ничего из того, что заставляет двоих людей ложиться друг с другом.