И я думаю о содеянном каждый день.
Пришло время перестать думать.
Прощайте.
P.S. Ты спрашивал, зачем мне нужно имя. Ответ: я просто хотел сделать так, чтобы они исчезли. Это необходимость, а не месть.»
Я покачал головой. Люстиг уже рассказал мне об убийстве сына Румковского в ту ночь по телефону — правда, с куда меньшим пафосом и куда большей откровенностью. Ошибкой своей он считал не убийство невиновного, а то, что не вывез свою семью из Польши, пока это представлялось возможным.
Я подозревал, что предсмертное письмо ему велел написать Бадхен. Демиург прошелся по покойному председателю Кнессета, как танк — уничтожив не только его, но и его репутацию. После такого Люстиг останется в политической истории страны как весьма неоднозначная фигура. А из-за приписки, адресованной, судя по всему, мне, теперь общество будет долго гадать, не ударился ли он в последние дни своей жизни в религию**.
Впрочем, подумал я, выключая телевизор, вряд ли его это волнует — или волновало когда-либо.
Комментарий к Глава 33 * “Дай миллион” – Адам цитирует фразу из “Золотого теленка” Ильфа и Петрова.
Имя (ха-шем, השם, на иврите также является одним из эквивалентов имени Господа Бога).
====== Глава 34 ======
Глава 34
После смерти Люстига прошло два месяца. Ни Финкельштейн, ни Бадхен не звонили и не заходили, что вполне меня устраивало, но я помнил, что надо бы вернуть Жене одолженные деньги. Звонил ему несколько раз в день, и когда он наконец соизволил ответить, тон его дружелюбием не отличался.
— Чего тебе, блять? — Долг хочу отдать. И поблагодарить за… — Оставь себе. Его голос звучал странно — скрипуче и хрипло. — Что у тебя с телефоном? — спросил я. — Все нормально. Займись своими делами. — Как там Бадхен? — Тебя только Бадхен интересует, Эвигер? — ядовито сказал он — Со мной ты тоже трахался, если вдруг запамятовал. Неужели не проявишь беспокойства? Внезапный приступ ревности меня немного озадачил. — Ты с левой ноги поднялся сегодня, что ли? При чем тут это? — Да ни при чем. Бадхен… у него все настолько хорошо, что даже, пожалуй, хреново. — А у тебя? — я решил не раздражать его расспросами. — И у меня хреново — сказал он, помолчав. И бросил трубку.
К воскресенью я решил немного прибраться дома — уборщицу я в этот раз не завел и потому сам наводил чистоту. Включил робот-пылесос, собрал по всему дому накопившийся мусор и решил сразу же его вынести вниз.
Одновременно со мной в подъезд вышел пожилой сосед. Он жил здесь и раньше — по крайней мере, я видел его еще лет десять назад, когда только въехал сюда в первый раз, и мы с ним тогда часто здоровались и перебрасывались общими фразами о погоде.
На момент второго вселения жители дома меня почти не замечали, и я быстро привык к незаметности. Даже прикидывал, смогу ли сэкономить таким образом на очередном комплекте липовых документов, которые приходилось периодически обновлять.
Сосед поздоровался со мной, а я — с ним, прежде чем понял, что что-то не так. Он, очевидно, тоже: взглянул на меня пристальнее, поморгал, словно не веря своим глазам, а потом в его взгляде появились, сменяя друг друга, удивление, подозрительность и легкий страх.
Меня заметили и вспомнили. Можно было сделать вид, что ничего не произошло, а можно…
— Что-то случилось? — спросил я, изображая участие. Он поколебался, прежде чем ответил: — Вы… вы похожи на одного человека. Он жил здесь раньше. — Мой дядя, наверное — усмехнулся я — Оставил мне квартиру, а сам укатил в Европу. — А, — сказал он с заметным облегчением — конечно же. Вы родственники. А я-то… — Сильно похожи? — осведомился я. — Просто поразительное сходство. — Все так говорят. Он перевел взгляд на пакет в моей руке и спохватился. — Приятно познакомиться. Геннадий. — Взаимно. Ари.
Я попрощался и скатился вниз по лестнице, пользуясь его возрастной медлительностью. В мыслях у меня царил разброд.
Что происходит? Я перестал быть незаметным — неприятно, но некритично. Видимо, Бадхен решил, что это мне больше не требуется.
Я старался не сильно волноваться: то, что меня опознал один человек, не значило… ничего не значило. По крайней мере, очень хотелось на то надеяться. И в то же самое время… что насчет моей неуязвимости?
Значило ли это, что теперь я могу в любую секунду попасть под машину, быть ограбленным, стать жертвой теракта? Или меня просто заново начали замечать соседи — но и только?
Я очнулся, осознав, что уже какое-то время неподвижно стою с полным пакетом мусора, откинул крышку контейнера и кинул пакет в вонючее нутро. Аккуратно закрыл — не хватало еще разодрать руку о грязную поверхность.
Тысячи лет я жил в прочном защитном пузыре, а теперь не знал, исчез ли он, или все еще цел — и проверить почему-то оказалось слишком страшно — потому что ответ на свой вопрос я все-таки смутно, но знал.
Во сне я, наверное, смог сформулировать его окончательно, потому что проснулся среди ночи от ясной мысли: защита ослабела уже давно, иначе повестки и полицейские, подосланные Люстигом, вряд ли бы смогли так легко обнаружить мое местоположение. Я гол, как компьютер без антивируса.
Сон как рукой сняло. Я забрал со стула телефон, набрал Финкельштейна.
— Але? — усталый треснутый голос. Я едва его узнал. — Это Эвигер. — Чего тебе? — Меня сегодня узнал сосед по дому. — Ну и? — С Бадхеном все в порядке? — Иди спать, Эвигер. Или иди к черту — что ближе. Я не отставал. — Что происходит, Женя? — Что происходит? Да все хреново. Мы просчитались… Он замолчал. — В чем просчитались? — быстро спросил я. — Ни в чем — нехотя ответил он — Просто — уже поздно что-либо делать. Разве что ждать.
Я ничего не понял, и от этого стало еще страшнее.
— Ему хуже? Он стал еще безумнее, чем раньше? — Хуже — он, кажется, засмеялся — Адам, серьезно, иди спать. — Постой секунду. Я могу вернуться в Прагу, или все еще невыездной? — Так тебя
это
беспокоит? — рявкнул он — Делай что хочешь. Все равно…
И, не договорив, бахнул трубкой.
Я отложил телефон обратно на стул, потер лицо ладонями. По-хорошему, надо оставить все на завтра и тоже постараться заснуть. До утра вряд ли что-то изменится, разве что Финкельштейн выспится и сможет выражаться понятнее.
Я выпил стакан воды, взял с полки «Краткую историю человечества» Юваля Харари и принялся коротать время до рассвета.
Утром мои страхи показались смешными: ну узнал меня сосед — но ведь почти полная «невидимость» даровалась мне Бадхеном совсем недавно — до этого я тысячи лет менял документы и не сильно беспокоился об этом. Конечно, к хорошему быстро привыкаешь, но что поделать.
Занимаясь обычными утренними делами, я раздумывал, что делать на случай возможных встреч с людьми, обладающими хорошей памятью. Владелец магазинчика на углу, у которого я покупал десять лет и все еще продолжал туда заходить; заведующий моим банковским счетом — даже в век передовых технологий нам изредка приходилось встречаться с глазу на глаз. Наконец, если я решусь на побег в Европу, некоторые документы придется обновлять.
Все это были мелочи, но они раздражали, особенно учитывая вчерашний разговор с Финкельштейном. Наверное поэтому утренний кофе в Ароме показался безвкусным, а бутерброд с фетой я вообще выбросил в корзину, даже не разворачивая.
Кроме того, Финкельштейн не перезвонил и не отвечал на мои звонки, а Бадхену я не стал бы звонить даже в случае ядерной войны.
Следующие пару дней событиями не отличались. Я повесил табличку «Ари Эвигер» на входной двери — укрепить легенду о дяде и племяннике. Магазин под домом обходил стороной, хоть и приходилось тащиться три дополнительных квартала до следующего. Документы пока не менял — не к спеху.
В четверг я попал в аварию. Загорелся красный, машины тронулись, а я, уже ступивший на проезжую часть, слишком привык к тому, что поток всегда движется вокруг меня.
Визг тормозов и колес, и меня подкидывает в воздух ударом в бок. Смартфон вылетел из рук, я даже не заметил, куда. Упал на асфальт, оглушенный непрерывным гудением со всех сторон, криками прохожих и болью в ребрах.