Захотелось тут же отправиться в гавань, постоять на палубе своего корабля, даже не спускаясь вниз, в центральный пост, не поднимаясь вверх, на мостик, просто постоять на палубе у ограждения боевой рубки, погладить остывший металл, похлопать, будто коня вороного по холке.
Рывком освободился от одеяла, сел на постели, включил ночничок, что стоит на тумбочке, нащупал ногами тапочки. Жена Франя приподняла голову, испуганно спросила:
— Что с тобой?
— Все в норме. Отдыхай. Пойду на кухню покурю!
— Ты же не куришь?..
— А… добро! Тогда будем спать.
2
Алеша брал с разделочной доски горячий блин, сворачивал трубочкой, пофукивая на пальцы, макал блин в сгущенку, налитую в голубое блюдечко.
— Ма, подкинь!
— Ну, прорва. Чистая тебе прорва! — любуясь сыном, приговаривала мать. Она стояла у плиты, в левой руке держала ручку сковородки, в правой — половник, которым наливала на сковородку белую гущу. — И что вы, Горчиловы, такие падкие на мучное? Батя твой, царство небесное, тоже тестоедом был. Натворю полное сито пельменей, наварю — все слопает.
Мать умолкала, подносила передник к глазам. Алеша просил:
— Мам, не надо.
Всегда так: стоит ей вспомнить отца — сразу в слезы. Столько лет прошло, но она никак не может успокоиться.
— Проклятая война, проклятый фюрер, что ты натворил!
Мать била себя кулаками по лбу, обессиленная, присаживалась у плиты на табуретку. Сковорода подгорала, отчаянно дымила. Алеша вскакивал с места, открывал оконную створку. Он не успокаивал мать, не уговаривал. Понимал: пока она сама себя не переборет, пока у нее не отойдет душа, ничто не поможет.
Алеша не помнил отца, потому о нем думал как о постороннем. Он не знал, какие у него руки, чем пахнет в карманах, больно ли он щиплет за уши. А вот дедушку, который умер совсем недавно, Алеша помнил живо. У дедушки руки жесткие, не руки, а клещи. Дедушку «распопом» дразнили. Бабушка тоже, бывало, разозлится и давай выговаривать:
— Сам распоп, дети твои распоповичи и вера твоя распоповская!
— Рехнулась, старая! — мирно начинал сопротивляться дедушка. — Какая же это такая вера распоповская? У меня она самая истинная…
— В церковь не ходишь!
— Потому как не люблю, чтобы кто-то стоял между мной и богом. А попы и есть самое бесовское племя, они только то и делают, что людям бога заслоняют. В церковь не хожу. Когда надо, помолюсь в святой угол — всевышний меня и так услышит. — Разгневавшись наконец, он вставал со стула, прохаживался по комнате, обеими руками поглаживая бороду, деля ее надвое. — Сусальной позолотой пустоту души не прикроешь, огнем свечи неверие не растопишь. Ежели есть вера, она глубоко в тебе самом, почто ее обряжать в дорогие одежды!..
Дедушка был когда-то богатым человеком, именовался домовладельцем. Весь дом — четырехэтажный особняк на Большой Болотной, где и теперь проживает семья, — принадлежал ему, сдавался внаем, доход приносил немалый. Позже, рассказывают, когда раскулачили дедушку, оставили за семьей одну квартиру о четырех комнатах. Самого хозяина не тронули, никуда не выслали. Говорят, закон такой был: чей сын служит в Красной Армии, того не трогать. Старший сын Горчилова Филат ходил в красных командирах. Потому и не разрушен род. Трем сыновьям по комнате досталось. И старому со старухой — комната.
Дедушка, покачивая облысевшей головой, любил повторять:
— Бог дал, бог и взял. — Это он о своем богатстве. — Горбом нажито: не грабил, не воровством присваивал. — Показывал руки все в трещинах, ссадинах, с узловатыми пальцами, с изуродованными ногтями, под которыми темнела набившаяся шпаклевка-краска. — Каким явился сюда, таким и уйду! — Подразумевал свой уход из жизни.
Пришел в Питер Олександр Горчилов издалека, как сам любил утверждать, из глубины России. Пришел с артелью строителей. И каменщиком был, и маляром, и штукатуром. Мог даже печь изразцом выложить, пол выстелить паркетом. Цены не было его рукам. Войдя в силу, отбился от старой артели, свою сколотил. Подрядов было сверх возможностей. Жилы из себя тянул, из других тянул. При больших деньгах оказался. Своей же артелью, на свои кровные дом собственный возвел. После, как отобрали, не впал в тоску, не рядился в рубище, не пошел по миру. Сколотил новую артель шабашников, крыши чинил, фасады красил, водосточные трубы менял. Работы хватало. После разрухи, после застоя Россия оживать начала. И Олександр Горчилов ожил. Сыновей своих с малолетства к делу приспособил: одного плотницкому ремеслу обучил, другого малярному (Алешин отец в малярах ходил), третьего, самого младшего, поздно родившегося, Владимира, не успел взять в артель: война помешала.