Он и не силился выбраться. Куда там… Инанна знает толк в связывании строптивых, и Неята позаимствовала технологию. Верёвки крепко держали Мирдала в своём плену, безболезненно, но и безо всякой надежды на спасение стягивая его передние и задние лапы. Лишь хвост был на свободе, да слегка можно было подвигать расправленными крыльями, упирающимися в металл якоря. Нельзя было расплавить праной цепи или ускорить спасение варбодеянием — оковы были рассчитаны извращённой архидемоницей на Зората, кобника и праника куда более сильного, чем Светлейший. Перо из крыла, зашитое в игрушку, было уничтожено догадливыми сарами, и возродить после смерти было уже не из чего, если только тело Мирдала не съедят морские обитателей. Шансов вернуться было даже меньше, чем у Агнара после его отчаянного самопожертвования… Ноль.
Но отчаяние не заставило дракона бороться — он всё так же опускался на дно, точнее, уже завис между дном и поверхностью, увлекаемый якорем. Наверху что-то сверкало, но в тёмной воде не было ни посторонних предметов, ни трупов — лишь огромное открытое пространство и золотой дракон в нём, единственная живая душа.
Он опустил голову, прикрыв глаза. Сколько он уже провёл под водой? Тело пока не бунтовало, но запасы сил и воздуха таяли, и чем дольше он находился здесь, тем быстрее. С шерсти и гривы уже перестали подниматься пузырьки воздуха, застрявшие при резком погружении, тишина подавляла разум…
Даже связали Мирдала в покорной, рабской позе — передние сложены за головой, как по приказу захватившего в плен Тёмного, задние подобострастно согнуты и разведены в сторону, открывая вид на бёдра и живот. Ладони задних шевелили пальцами под якорем, хвост мотался в нетерпении гибким золотым лучиком. Бородка под поворачивавшейся из стороны в сторону пасти растрепалась, как на ветру, а грива окружила голову ореолом-нимбом, скрывая прижатые к голове большие чуткие уши, полные ревущей воды. Скоро ею будет полон весь дракон. Вопрос лишь в том, как долго он будет оттягивать этот миг. Но он не сдавался, хотя и понимал, что уже проиграл последнюю схватку в своей жизни. Сжимал зубы и поводил головой из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то сдержать нараставшее желание вдохнуть. Пока ещё слишком слабое, но распространявшееся по всему телу, концентрируясь внизу живота.
Вода, через которую тонул якорь, обтекало всё тело, ворошила перья и расчёсывала шерсть, гладила шкуру тёплыми струями подводных течений, контрастировавших с серой унылостью и темнотой глубины. Но наконец спуск завершился — цепь звякнула и натянулась, и Мирдал завис посреди окружавших его толщ дарительницы и губительницы жизни. Накопившийся в лёгких жар словно почувствовал это и активизировался. Дракон слабо вздрогнул, покрутил хвостом, подвигал крыльями — и тихонько замычал. Его не могли услышать, но и пользы он никакой не получил, не отвлёкся. Живот его начал медленно вжиматься, в груди зашевелилось неприятное чувство страха, подстегнувшее самца дёрнуться — и снова затихнуть.
Обычно сапфиры ставят в золотую оправу — но сейчас Мирдал был живым и прекрасным золотым самородком, окружённым аквамариновыми водами. Только тёплый океан и холодная сталь к красоте безразличны — они не поэтому не желали отпускать свою жертву, не потому, что не хотели с ней расставаться — в этом была лишь мёртвая и бездушная безжалостность, лапы смерти, пока лишь щекотавшие самца, не хватая его в цепкие когти.
Постепенно его движения снова стали нарастать и убыстряться. В груди сдавливало сильнее, лёгкие начали настойчиво требовать воздух, и дракон бился, пытаясь вырваться из пут, но не ради свободы, а для того чтобы отвлечь, обмануть своё тело и разум. Только мозг всё настойчивее посылал сигналы, требуя вдоха, желая вдоха, который Мирдал не мог ему дать, содрогаясь и дёргаясь на якоре, словно наживка на крючке.
Зажмурившись, Мирдал снова запищал тонко и жалостливо, мотая головой и выпуская пару малюсеньких серебристых пузырьков из сморщившегося носа. Мягкий тенор, некогда лучший в молитвенных песнопениях, был способен сейчас лишь на бессмысленные мычания, до которых и хаосист не додумается, восхваляя Хаос. Невинный, чистейший ангел мучился сейчас глубоко в бездне, пока множество драконов на поверхности грешили со всеми радостью и самоотдачей.
С каждым мигом отчаяние Мирдала увеличивалось, а воздух улетучивался. Писк перерос в хрипы, бульканья, вода забила ему в нос, пасть и уши, подведя дракона на грань гибели. Задыхаясь, он бился уже изо всех сил, неосознанно дёргался и выгибался, как можно дальше от проклятого якоря — и снова прижимаясь к нему. Всё тело словно скрутило, внутренние органы горели огнём, и само сознание Мирдала терялось где-то в пучине собственного моря. В безумии ангелок выдохнул особенно крупную гурьбу пузырей, высвобождая их на поверхность, в долгое восхождение в серебристой цепочке, параллельной тёмной стальной. От этого животик сильнее напрягся, вдался очерчивая рёбра. Пупок словно немного увеличился, когда мышцы живота вогнулись изящным изгибом. Глаза уставились вверх, на поверхность, пасть приоткрылась в последнем добродушном оскале, словно дракон прощался с миром, который оставлял. Эффект съеденного орешка не позволял ему даже распасться на энергию, что иногда помогало выбраться из самых безвыходных ситуаций. Сейчас Мирдал был простым драконом, тонущим в тёмной бездне, которая окружала его и вбирала в себя.
Золотой самец вдруг услышал величественное море как мощную, торжественную симфонию собственной панихиды, он увидел собственные пузырьки, бурления, стоны и звон цепей хрустальными переливами красок, переплетающихся друг с другом в замысловатых узлах. Смерть вовсю игралась со своим питомцем, гладила его, ласкала и заводила, кружила сознания и горячило нутро, особенно бедный животик. Мирдал покрутил мордой, чувствуя, как невидимые лапы обнимают, поглаживают его, как играют с ослабевшим телом, стянутыми лапами… Он чувствовал эти прикосновения, и отвечал на них, поглаживаясь в ответ, отодвигаясь от особо настырных, прижимаясь к якорю. Хвост его бился то бился, то почти замирал, сознание затухало, словно на солнце надвигалась туча, закрывая собой весь свет…
Тело его зажило дикой, необузданной жизнью — его сдерживали уже не воля и совесть, а только путы. Мирдал выгибался навстречу морю, как дорогой любовнице, плясал перед ним, хлопал крылышками и царапал пальцами, покусывал и крутил головой, извивая шею. Горячий жар заполонял его, но тем лишь сильнее подстёгивал добиваться связи с морем, тем сильнее тянул его навстречу, словно не было никаких пут, не было тяжести якоря за спиной, лишь безграничное и беспредельное чувство… И гаснувшее сознание, выхватывающее и подставляющее образы из прожитой жизни, словно издеваясь над беспомощностью тела. Страдания перемешались с удовольствием и стали едиными с ним. Смерть возбуждала, жар в опустевших лёгких взводил и взвинчивал в недостижимом для живых существ удовольствии. Мирдал невольно залюбовался, как дёргаются его лапы, вьётся хвост и качаются бёдра и таз. Затуманенный взгляд видел реальность через призму желаний. Мирдалу казалось, что зависший в безграничной, спокойно, тихой и пустынной водной глади он и сам становится частичкой воды… Которая обнимала его и нежно целовала во все неприкрытые местечки, словно уговаривая быстрее принять в себя. Напряжение в груди доходило до предела, скручивая и растворяя последнее оставшееся самосознание, создавая в разуме дракона сплошное безумие. Последней его связной мыслью было то, что его жертва была не напрасной — он получил желанную награду, окупившую все его страдания сполна. Но этой наградой Мирдал считал сами свои мучения… А потом он уже ни о чём не думал, достигнув высшей степени свободы, преодолевшей все путы и ограничения.
Повиснув, обмякнув в верёвках, дракон замер. Тело всё ещё пыталось жить, кровь струилась, пустая и бесполезная, ноздри ещё не вдохнули воду, лишь едва-едва пустив её, как и распахнутая пасть — вода плескалась у самой границы, готовая в любой миг преодолеть последний барьер. Вдыхая воду и изливаясь, Мирдал почувствовал облегчение, негу и истому. Один жар сменился другим, а может быть, несколькими. Сознание угасало совсем не так, как раньше, когда артефакт распадался на энергию — больше похоже на сон, морозный, долгий и чёрный. Свет внутри и снаружи потух, звуки исчезли.