Я уже было подумала, что Марат больше ничего не скажет, как вдруг в его глазах загорелся хитрый огонек, и Марат тут же произнес:
— Поеду лучше в Крым. Не сейчас, через месяц. Думаю задержаться там подольше, может, до зимы или даже до весны. Здесь мне делать больше нечего.
Эта мысль была лишним подтверждением его отчаяния. Когда что-то начинало рушиться и поправить это не было никакой возможности, Марат тут же отправлялся в путь, туда, где он мог отвлечься и заняться воплощением совершенно других идей. Иногда я думаю, что, если бы было можно менять свою судьбу на совершенно другую и в случае недовольства новой поменять ее еще на какую-нибудь, Марат так и сделал бы. Но поскольку это было невозможно, он с каждым днем становился все тусклее и вместе с тем более резким и упрямым. Случалось, что из-за какого-то моего замечания или предположения он вдруг раздражался и, глядя на меня, медленно и с расстановкой произносил:
— А вот в этом ты ничего не понимаешь.
Такое отношение меня задевало. Я чувствовала себя младшей сестрой, которую отчитывал старший брат. Будь он и правда моим братом, я за его грубость состроила бы ему рожу или показала красноречиво-неприличный жест пальцами, а потом и вовсе забыла о неприятном разговоре. Но в том-то и дело, что Марат не был моим братом. Приходилось отмахиваться от возмущения, хотя это было не так просто. Ладно, думала я тогда, ничего я тебе не скажу.
Если забыть об этих редких неприятных замечаниях, обижаться на Марата было очень сложно. Возможно, он даже не всегда понимал, что задел кого-то неосторожным словом или резкой шуткой, и, пока человек еще решал, как отреагировать на этот выпад, Марат, как ни в чем не бывало, думал уже о совершенно иных вещах, причем делал он это не специально, просто так он был устроен — его мысль постоянно летела вперед. Пожалуй, именно это легкомысленное отношение к неприятностям помогло Марату не впасть в отчаяние окончательно.
И все же, несмотря на неудачу с фильмом, пока Марат не уехал в Крым, бывали редкие дни, когда он находился в состоянии радостного спокойствия. Тогда он начинал говорить, что главное в жизни — это искусство, а чтобы оно пробирало до дрожи, нужно выжать из себя все самое искреннее и светлое и не поскупиться, не оставлять про запас. Делать с размахом, как если бы это было единственным делом в жизни. Все это Марат говорил мне, когда мы выходили с выставки картин Баския.
— Самое забавное, что парень даже рисовать не умел, — продолжал свою речь Марат, — но вышло даже лучше, чем у художников, которые заканчивали академии. Потому что он не оглядывался на других и не пытался никого впечатлить. Думаю, в этом и есть проблема современных художников — они пытаются создать что-то невероятно оригинальное, ни на что не похожее, такое, чтобы все ахнули. И что выходит на деле? Какой-нибудь брэнд, например, выпускает целую линию одежды с простой нарисованной полосочкой, допустим. И все! Это хит! И все антистильщики тут же бегут в магазин за этой паршивой тряпкой, а потом ходят, как идиоты, в одинаковых шмотках. В этом и беда — люди разленились, никто даже не может сделать что-то действительно красивое. Хотя для этого нужно просто хорошо постараться. Хотя вот если подумать, никто же сейчас не хочет действительно стоящих вещей.
Я уже было решила, что Марат начал впадать в свою обычную меланхолию, но после недолгого молчания он улыбнулся и заговорил совсем о другом:
— Есть невыразимое желание что-то делать, что-то рисовать или снимать. Как же хорошо! Вот она — цель жизни! Приеду в Крылатское, обязательно сделаю что-нибудь.
Но в тот день Марат ничего не сделал. Вместо создания новых произведений искусства он отправился к знакомому татуировщику и набил себе на груди крокодилью морду — ту самую, которую он видел на картине Баския.
Маленькая серая кошка
К концу лета у Марата совсем не осталось ни воодушевления, которое не давало ему опускать руки весь май и июнь, ни желания чем-то заниматься. Был период, когда стало случаться все плохое: ссоры с давними друзьями, телефонные угрозы кредиторов. Раз даже пришла новость — умер старый друг Марата. Он не рассказал, что произошло, и я не стала расспрашивать, видя, что он совсем не в духе и не станет мне ничего объяснять.
— Господи, да что не так с этим миром?! — спрашивал Марат, и глаза его, горевшие гневным отчаянием, потухали.