— Южные ребята намного добрее и душевнее московских, — говорил Марат. — Да, есть там, конечно, и дурачки, куда без них, полно агрессивных кавказцев, которые скейтеров в клочки готовы порвать, но уж лучше где-то на юге, чем здесь.
Особо не сговариваясь, к вечеру на Площадь подтянулись друзья и знакомые Марата, чтобы попрощаться с ним перед отъездом. Пили все, но немного. Однако Марат в тот вечер решил напиться основательно, как будто в последний раз. Кто-то подходил к нему, уговаривал больше не пить, но Марат не слушал. Когда спиртное все же закончилось, он вдруг повернулся ко мне и спросил:
— Как думаешь, выпить еще?
Я ответила, что нет, все-таки не нужно, но решать ему самому. Марату мой ответ не понравился и он, недовольно покачав головой, резко спросил:
— То есть, ты говоришь, чтобы я решал — пить мне еще или нет? По-твоему, это нормально — позволять пьяному человеку решать самому?
Он выглядел куда пьянее, чем был на самом деле. Мне хотелось ответить, что не важно, в каком ты находишься состоянии — пьяный или трезвый, — решения принимать должен только ты, потому что не всегда рядом будут друзья, которые помогут тебе в случае чего, и что вообще ты давно не подросток, чтобы не понимать таких очевидных вещей. Меня раздражал откровенный инфантилизм Марата. Но я ничего не сказала. В последнее время мне становилось все труднее понимать Марата. Какие-то мелочи в его поведении отталкивали меня от него все чаще. Мне совершенно не хотелось чтобы так продолжалось и дальше — Марат был единственным другом, который почти так же, как и брат, тонко чувствовал мир и любил его самозабвенно. Просто он немного запутался, а я не знала, как помочь. Возможно, я не могла помочь Марату отчасти и потому, что видела в нем своего рода наставника. Почти все взгляды, идеи и чувства, о которых он говорил, были мне знакомы и близки, но вместе с тем они приобретали новое значение в его речах. Когда мне становилось грустно, он спрашивал, о чем я думаю, что у меня на душе. На эти вопросы я не могла ответить, потому что Марат тут же назвал бы с десяток причин, из-за которых жизнь можно назвать вполне неплохой, если не хорошей. И он, конечно, был бы прав.
Но в тот вечер Марату самому нужен был такой человек, который с легкостью убедил бы его, что не было и нет ни единой причины для грусти.
После моего молчания Марат заговорил уже спокойно, но именно спокойствие его голоса заставило меня насторожиться.
— Для меня единственный вариант — оставаться всегда пьяным. Я только так и смогу держаться на плаву. Да, и не смотри на меня так, пожалуйста. — С каждой секундой он словно все сильнее и сильнее пьянел, хотя спиртное уже давно закончилось, а за новым пока никто не думал отправляться.
— Хотя, может, мне и не нужно ни за что держаться, — продолжал Марат, — потому что нет ничего — ни здесь, ни на другой стороне. Какая же все это тяжесть! Было бы легче, если бы сейчас меня сбила машина. Неплохо, да? Но этого, конечно, не произойдет. Саньку повезло — угарный газ, и все. Так неожиданно, так легко! Ему-то всегда везет.
О моем брате Марат всегда говорил в настоящем времени, и я была благодарна ему за это, но только не сейчас.
Тяжко вздохнув, Марат поднялся со скамеечки, на которой мы сидели, и во всеуслышание объявил, что собирается в магазин за пивом. Его поддержали, и мы, человек десять — почти столько, сколько было на Площади, — пошли следом. В воздухе чувствовалось тихое отчаяние, которое готово было проявиться в чем угодно — в тоне голоса, жесте, шелесте листвы или в бледном круге света под фонарным столбом. Или, может, так казалось только мне, потому что все кругом были веселы и попросту не могли заметить те печальные знаки, которые встречались едва ли не на каждом шагу. Разве что Марат тоже все видел и понимал, и его отчасти наигранное, приподнятое алкоголем настроение было только для отвода глаз — чтобы никто не задавал неприятных вопросов.