Тогда Марат отвечал:
— Да вам просто не понять, что это место для нас самое святое, и чтим мы его, как нам больше нравится. Неужели плохо, что ребята, вместо того чтобы слоняться здесь со скорбными минами, отдыхают душой?
Но такой ответ никому из недовольных не нравился, так что они грозились вызвать полицию, если мы не уберемся с Площади сами. Но, как это обычно бывало, повозмущавшись вдоволь, они уходили, а Марат, глядя им вслед, тихо говорил:
— Мы здесь и есть святые. Разве нет?
Охранники всех магазинов, торговых центров и муниципальных учреждений не переносили нас на дух. Стоило зайти в одно из этих зданий, держа под мышкой доску, охранники, как один, впивались в нас взглядами, словно коршуны, и не отводили глаз, пока мы не уходили. Менее терпимые из них подходили к нам и без всяких церемоний выпроваживали нас, говоря, что мы мешаем остальным посетителям. Хотя как мы могли им помешать, было непонятно. Охранники, понимая, что вразумительного ответа на наши вопросы у них нет, раздражались, едва ли не впадали в бешенство и подталкивали нас к выходу. Раз, на возмущенные восклицания старого охранника, который решил, что это мы испортили деревянные кадки с кипарисами, Марат не выдержал и ответил, явно издеваясь над стариком:
— Да, это мы. Мы ничего больше не умеем, только все рушить. Мы же воры, убийцы и сатанисты, короче — маргиналы.
Зная любовь Марата ко всякого рода сопротивлениям, я и на этот раз не удивилась, когда он стал горячо стал поддерживать старую оппозицию. Видя, что группка начала сворачивать плакаты — знак, что протест в этом месте закончен, — Марат спешно подошел к предводительнице и попросил обменяться контактами: мало ли, вдруг захочется попротестовать с размахом. Та живо откликнулась на просьбу, даже попросила донести ее речь до всех, кому только сможем. Все дружно пообещали, правда, скорее из уважения, чем из личного желания. Женщина, чувствуя, что ее работа выполнена, ушла к дожидавшимся ее товарищам, которые уже не раз поторапливали ее, говоря, что у них сегодня еще много дел.
Взяв все свои сумки, они медленно уходили в закат, к другим площадям и дворам, где их ждали другие слушатели, может, даже куда более восприимчивые к вдохновенным речам и более неравнодушные к судьбам миллионов людей, чем мы.
Кинорежиссер
Наступления лета Марат ждал с нетерпением. Еще зимой у него появилась мечта — снять небольшой фильм о жизни в Крылатском. Последние месяцы весны он только и говорил о том, как начнет снимать. Эти планы отвлекали Марата от мрачного настоящего, весь май и июнь он как будто существовал только благодаря им, и я, поддавшись приподнятому настроению Марата, тоже воспрянула духом.
Марат часто и подробно рассказывал мне о том, как все будет. Случалось и так, что он, не успев еще договорить, придумывал что-то совершенно другое, что приводило его в восторг. Тогда он хватался за телефон, и через несколько секунд я уже слышала, как он быстро-быстро говорит:
— Алло, Ромчик! Скорее ко мне! С сегодняшнего дня начинаем снимать. Сроки — до конца лета… да… ага… Говорю тебе, фильм будет просто пушка! Отправим на Каннский фестиваль. Через минуту жду тебя у себя! С камерой!
Про Каннский фестиваль Марат, конечно, шутил. Ему и в голову не приходило как-то заработать на этом деле. Скорее, он пытался запечатлеть эпоху нулевых, которая умирала где-то на задворках.
Что в этой эпохе было такого особенного, кроме детства, которое она нам дала? Да, в общем-то, почти ничего. Если бы кто-то попросил описать ее, я бы сказала, что внешне она похожа на картины Баския: неуклюжая, но искренняя. Она могла бы быть ребенком, который, стремясь порадовать родителей, делает рисунок с таким множеством цветов и оттенков, что сам Поль Гоген позавидовал бы этой палитре. И нельзя сказать, что рисунок получился плохой, вовсе нет, очень даже хороший, но от разнообразия цвета начинает рябить в глазах. Иногда я думаю, что нелепее этого десятилетия уже не будет. И хорошо, пожалуй.
Так уж получилось, что воспоминания моего детства неотделимы от воспоминаний о брате. Даже о самых неприятных из них я думаю с большей охотой, чем о редких хороших днях, когда я стала постарше. В основном, я вспоминаю летние каникулы, которые мы всегда проводили у бабушки. Мой брат часто придумывал игры, в которых я никогда не могла не то чтобы обогнать его, но хотя бы быть с ним наравне: кто сможет перепрыгнуть с крыши гаража на крышу курятника? кто построит домик на самой высокой ветке дерева? кто бесшумнее залезет в чужой сад? кто дольше продержится в бою подушками? Во всех этих шуточных состязаниях я бесконечно проигрывала. Но меня это не особо огорчало: жизнь была хороша, пока состязания продолжались. Они прекратились, когда мы с братом повзрослели. Никто из нас больше не пытался соревноваться, и все же, несмотря на это, мне казалось, что я по-прежнему, как и в детстве, бегу за братом, боясь, что не поспею за ним. Уже мне его не догнать, потому что он, как будто крикнув напоследок: «Кто скорее умрет?» — тут же победил, и все, что я могу, это вздохнуть и сказать: «Ну и счастливый же сукин сын».