... не прошло и часа, как процессия подошла к лавке. Первыми прошли два легионера с копьями наперевес. За ними, под конвоем стражников, шёл... Он. Гончар присвистнул. Очередной мессия, самопровозглашённый сын Давидов, самозваный царь... Сколько таких было... Впрочем, таких, как он, которые вместо призывов к восстанию предпочитают говорить долгие и странные речи, как раз и не было. В течение недели он стал главной отдушиной Ершалаимских зевак. Юродивый, имеющий, впрочем, сплочённую и разношёрстную группу поклонников. Не похоже, что ему это помогло. Выглядел он не лучшим образом. Старый голубой хитон разорван в нескольких местах. Левый глаз заплыл. По лицу стекают капли крови. На голове - венок из веток шипастого кустарника. Фантазии добровольных палачей на большее не хватило. "Откуда у него силы нести на себе крест?", - подумал гончар. Силы осуждённого действительно были на исходе: споткнувшись, он повалился на землю. Стража, не произнося ни слова, ибо с приговоренным разговаривать запрещено, подняли его и вновь возложили ему крест на плечи. Юродивый, сгорбившись под ношей, встретился взглядом с ремесленником. - Иди же, чего медлишь? - подмигнул ему гончар. - Я... Могу... Медлить, - с трудом сипло выговаривая слова, произнёс «царь». - Но труднее будет медлить тебе, ожидая моего прихода. Ремесленник расхохотался: - Иди, а то опоздаешь. - Я... Пойду, но и ты будешь меня... - конвоир легко ударил юродивого древком копья, и осуждённый, сморщившись от боли, медленно и тяжело пошёл вперёд. - Ждать... Последнее слово не услышал никто, кроме их двоих и юного глашатая, стоявшего рядом.
А процессия шла дальше. За юродивым проследовали под конвоем ещё двое осуждённых, затем - повозка, нагруженная веревками, лопатами, ведрами и топорами. На ней ехали палачи. В конце процессии шли солдаты, за ними следовала толпа любопытных, не испугавшихся адской жары и желавших присутствовать при интересном зрелище. К ним примкнули и богомольцы, которых беспрепятственно пропускали в хвост процессии... ... те немногие, у кого ещё оставались силы, ещё колотили в закрытые двери. Заключённые один за другим валились на пол, захлёбываясь пеной и сотрясаясь в судорогах. Исхудалые грудные клетки расширялись в приступе удушья, инстинктивно пытаясь поймать побольше воздуха вдыхая при этом не жизнь, а смерть. Когда открыли вентиль, старик сел на корточки и закрыл глаза и уши. Он кричал. Лишь бы только не слышать. Не слышать... Две минуты показались дольше, чем две тысячи лет. Наконец, он почувствовал, что кто-то взял его за подбородок и решился открыть глаза. Перед ним стоял светловолосый и голубоглазый курносый мальчик в аккуратном жакете. - Ну и зачем? - протянул он. - Чего ради? Многого добился? Старик молчал. - Мученичеством да вымолим прощение? - едко сказал мальчик. - Страданиями да искупим вину ... Это не ты у него должен прощения просить, а он, - мальчик обвёл рукой усыпанное трупами помещение. - Перед ними! Старец тяжело вздохнул. Едкий цианид не причинял ему вреда. - Всё ещё веришь в милость его? Тишина. - В уповании смысла нет, коль в ответ равнодушие, - в глазах мальчика выступили слёзы. - Я предлагаю тебе, - он положил руки старику на плечо, - в последний раз: пойдём со мной! Старик убрал руку мальчика с плеча и, печально улыбнувшись, покачал головой. - Если они найдут тебя здесь, - обеспокоенно прошептал мальчик, - представляешь, что будет? Станет только хуже... Пойдём... Старик в очередной раз покачал головой. Мальчик вскинул голову и напрягся. Старик непонимающе разглядывал потолок, тщетно пытаясь увидеть, что так насторожило собеседника. Лишь лёгкий, непонятно откуда взявшийся сквознячок прошёлся по седым волосам старца, неся очищение и покой.
Газ откачали. Трупы перенесли в следующую комнату, где и сожгли. Заключённые были настолько худы, что в печь помещалось за раз сразу несколько тел - если складывать штабелями. Опостылевшая рутина продолжалась.