Да, я, Касриэл Липман, сверхчеловек.
В гетто тихо. Люди спят, отдыхают, стонут или кричат во сне - они знают, что со светом снова потянутся пыльной дорогой в рабочий лагерь, и не знают, что сулит им завтрашний день: ведь гетто могут взорвать, могут всех увезти в Понары... Может быть, люди стонут или кричат во сне, а может, судорожно обнимают друг друга, желая продолжить род. Я не слышу, не вижу их. Это серая пыль, скотинка, а я - сверхчеловек, и что хочу, то и делаю.
Я медленно иду по тихим улицам гетто. Иду к железной калитке, запершей узкий проход между домами. Я постучу в нее пять раз, потом - шестой. Часовой откроет и проводит меня к Шогеру. Шогер ждет не дождется, когда я пожалую к нему. Как равному предложит мне сбросить куртку с желтыми звездами, пригласит за стол. Шогер дружески потреплет меня по плечу и скажет:
- Садись, Касриэл, ешь! О делах потом - куда спешить?
На круглом низком столике - французский коньяк, чешское пиво и русская водка. В соседней комнате - красавица полька с клеймом на бедре (чтоб не сбежала), красотка из дома "Nur fur deutsche Offiziere".
Шогер удовлетворенно потрет ладони, и глаза его - серые, с красными прожилками - блеснут, как дорогие камни, два грубо подделанных, фальшивых камня.
Понурив голову, я бреду по спящим улицам к узкой калитке. Я сверхчеловек, ибо черная ночь белее дня и луна - кривляющийся блин. Я, сверхчеловек, должен подойти к железной калитке и постучать, чтобы она открылась.
Со мной не очень-то поспоришь, хоть я так и не кончил университет.
Я знаю не только Ницше. Я знаю Шопенгауэра и Спинозу, писания апостолов и Фрейда, читал Ветхий завет и Карла Маркса. Маркс говорил: нам нечего терять, кроме своих цепей! Оно, конечно, у кого нет ничего, тот потерять уже не может. Я мог бы дополнить этого спинозу Карла: можно потерять жизнь. Но я дополню его иначе. Мои друзья, мои братья и сестры готовят восстание, готовятся уйти в партизаны - люди на все готовы. Каждый день, возвращаясь с работы, они проносят в гетто оружие, патроны. Сам Шогер не может их накрыть, не может добраться до тайников. Тут-то я и дополню Карла Маркса. Я иду к Шогеру, он ждет не дождется меня. Я знаю, кто приносит оружие, знаю, где его прячут.
Черная ночь для меня бела как день. В один из таких черных дней Шогер выгребет оружие из всех тайников и поставит к стенке тех, кто норовит пристать к Христовым апостолам. Мне что? Я ничего не увижу, ничего не услышу. Значит, ничего и не было. Буду сидеть за круглым столиком, дуть русскую водку, потягивать французский коньяк, хлебать чешское пиво и лапать польскую красотку с клейменым бедром.
Шогер не идиот. Ха! Он знал, кого ему выбрать. Он прочел мои мысли, как раскрытую книгу. Выбери он моего отца, выбери кого-нибудь из сестер или даже мальчишку Исаака, он получил бы фигу. Он может рубить их на мелкие кусочки, как рубит мясник убоину, и все равно ответом будет молчание, только молчание, которое ни я и никто другой не назовет иначе. Шогер умный человек. Он выбрал меня.
Я иду по тихим, сонным улочкам гетто, тем самым улочкам, по которым шел ровно неделю назад. Круглый столик был накрыт. И Шогер был сама любезность.
- Садись, Касриэл, ешь, - сказал он дружески.
- Я сыт, спасибо, - ответил я.
- Садись, Касриэл, пей.
- Спасибо, не пью.
- Не будь дураком, Касриэл, и подойди сюда. Положи-ка руку на стол. Вот так, ладонью вниз. Теперь смотри на меня. Он вынул из кобуры вороненый браунинг.
- Не бойся, не убью.
Он взял браунинг за ствол и больно ударил тупой рукояткой по моему мизинцу, по самому ногтю. Снова поднял браунинг и ударил по другому пальцу, потом еще и еще. Бил только по ногтям. Он мастерски делал свое дело: не содрал ни кусочка кожи с пальцев.
- Садись, Касриэл, ешь, чего уж там, - сказал он дружески.
И я сел и начал есть.
Я ел долго, с трудом запихивая в себя каждый кусок. Шогер сидел напротив и меланхолически качал головой.
- Видишь, я знал, что ты голоден. Когда я вытер руки, он тихо сказал:
- Теперь выпей. Для начала, пожалуй, водки, а? Люблю русскую водку.
- Спасибо, я не пью.
Шогер был обижен:
- Что же ты так? Ну ладно, давай руку.
Я протянул другую руку и положил на стол, ладонью вниз.
Шогер был удивлен.
- Касриэл! - воскликнул он. - Ты хочешь искалечить себе вторую руку? Нет, я этого не допущу. Давай первую, ту, что уже была. Ей все равно.
Я поднял другую руку, ту, что уже была, и положил на стол. Шогер стукнул браунингом. Удар пришелся по столу; жалобно зазвенели тарелки, бутылки, рюмки, но Шогер не рассердился, что я отдернул руку с посиневшими ногтями. Я держал в ней рюмку русской водки.
- Видишь, Касриэл, я знал, что ты хочешь пить, - сказал он. Потом я прихлебывал коньяк, завезенный из Шампани, цедил пиво, доставленное из Пльзеня.
- Ядзя! - крикнул Шогер. - Ядзя!...
Из соседней комнаты вышла Ядзя, стройная красавица полька с распущенными волосами.
- Ты видишь? - сказал мне Шогер. - Это Ядзя. Чудная девушка. Правда, Ядзя?
Она улыбнулась, показав ровные перламутровые зубы.
- А теперь выйди, Ядзя.
Она вышла.
- Оставим ее на следующий раз. Хорошо, Касриэл?
- Хорошо, - ответил я.
- Ну что ж, по рукам! - сказал Шогер. - Между прочим, могу показать тебе снимки. Хочешь? Ты увидишь руки с отрубленными пальцами. Ты увидишь там...
- Не надо снимков, - ответил я и выпил залпом еще три стопки русской.
Шогер был доволен:
- Я знал, что мы договоримся.
Да, мы договорились встретиться через неделю.
И вот я иду.
Медленно, понурив голову, иду я по тихим, спящим улочкам. Я подойду к железной калитке, зажатой между двумя домами, постучу пять раз, потом шестой, мне откроют, и часовой проводит меня к Шогеру.
Шогер ждет. Он ждет не дождется. На круглом столике - русская водка, французский коньяк и чешское пиво, красотка Ядзя с клеймом на бедре, чудная девушка.