— Ты совсем не мешаешь нам, что ты выдумываешь.
— Я знаю что говорю. Я прошу только, не обижайся. Потому что я все равно буду приходить.
То ли не понимает он, то ли не хочет понимать, — но нам еще лучше, когда рядом Янек. Мы тогда ничуть не стесняемся друг друга, можем говорить все, что взбредет на ум, и ждать, пока Янек тоже вставит слово.
Просто не знаю, как его убедить.
Только Янека вряд ли переубедишь, уж если что-то втемяшилось ему в голову.
— Был бы Мейка, — сказал Янек, — он бы что-нибудь придумал. Мы не сидели бы сложа руки. Мы бы знали, что нам делать.
Мне было обидно.
— Не сердись, — закончил Янек, — ты хороший товарищ, но мне все равно не хватает Мейки.
Я мечтаю, что наступит такой день, когда Янек обнимет меня и скажет на ухо: "Ты совсем как Мейка…"
Что мне сделать, чтобы это случилось на самом деле?
Сегодня вечером я расскажу ему про Хаима. Скажу, что и я мог бы поступить, как Хаим. Может быть, Янек поверит, и тогда… Я не хочу врать, но Янеку тяжело, он не может найти Мейку.
Сегодня вечером расскажу о моем друге Хаиме.
Хаим старше меня на два года. Коренастый, широкоплечий, с орлиным носом, он как живой стоит у меня перед глазами.
Хаим не может жить спокойно, он всюду должен быть первым — и смеяться, и драться. Он вбил себе в голову, что надо взорвать гетто. Ему говорили, что надо все обдумать, хорошенько подготовиться и действовать сообща, выбрав удобный момент. Но Хаим только смеялся.
— Ждать? — говорил он. — Спасибо на добром слове. Я только и делаю, что жду. Я жду всю жизнь. Мне надоело ждать.
Однажды, когда мы работали за городом на складах, пригнали состав с боеприпасами. Хаим подкрался к последнему вагону, откусил пломбу и забрался внутрь. Он вылез оттуда, весь разбухший от напиханных под одежду толовых шашек. Думал, что никто ничего не видит, и хотел снова прицепить пломбу.
Но немцы увидели и стали окружать Хаима. Он заметил их слишком поздно и заскакал по рельсам, по кочкам, а потом пустился бежать по голому полю.
Тогда немцы начали стрелять.
Они не убили Хаима.
Его взяли живьем, привезли в тюремный лазарет. Шогер навещал Хаима каждый день. Лучшие врачи старались, чтобы Хаим поправился. И он действительно шел на поправку, а Шогер гладил его влажные волосы и просил об одном:
— Скажи, Хаим, кому нес взрывчатку?
Хаим все молчал и молчал.
Шогер был терпелив, он приходил изо дня в день.
— Скажи, Хаим, кому нес, и тут же вернешься в гетто.
Однажды Хаим не выдержал и сказал.
— Вам нес, — сказал он. — Неужели вы такие дураки, что не можете понять? И если я вернусь в гетто, я опять понесу. И опять вам. Я хочу вас всех взорвать, Шогер… Наступит день, мы разнесем ограду гетто, а тебя вздернем на перекладине ворот.
Все это рассказала нам сестра, литовка. Она заходила вчера в больницу гетто.
Да, вечером я непременно расскажу Янеку про моего друга Хаима. Я скажу, что мог бы сделать то же самое. Янек должен поверить, потому что ему очень трудно, он до сих пор не может найти своего Мейку.
Я хочу, чтобы Янек нашел друга.
Рыжий снова мешает мне. Он опять оборачивается и оглядывает меня с головы до ног. Что ему нужно, этому Рыжему, никак не мелу понять. Раньше он почти не разговаривал со мной, разве что иногда. Теперь обращается ко мне довольно часто. С того дня, как принесли в гетто цветы. Чего он хочет?
Я думаю об Эстер.
Как только вернусь домой, сразу умоюсь, надену голубую свою рубашку и побегу к каменному порогу, большому, гладкому. Сидя на том пороге, слышишь все, что творится в доме, малейший звук. Стукнет дверь, скрипнут старые деревянные ступеньки, зашуршат шаги…
Мы пойдем на наш двор.
Там, на дворе, мы натаскали земли в большой деревянный ящик и полили ее. Эстер взяла горстку ромашек, воткнула в землю. И вырос чудесный сад-белые лепестки, желтые крапинки. Неужели Эстер думает, что сорванные ромашки могут прижиться в этом ящике?.. Я ничего не говорил, хоть и знал, что назавтра мы придем и найдем здесь только вялые стебли.
Я не мог спорить с Эстер, если ей захотелось сад в ящике.
Даже когда цветы увянут, все равно еще можно обрывать лепестки. Да нет, да — нет, да.
Все ромашки должны сказать одно и то же.
Иначе быть не может.
Рыжий смотрит на меня.
Теперь это мне уже не мешает. Мы в гетто, только что миновали ворота. Сейчас забегу домой, умоюсь, надену хорошую рубашку и отправлюсь к каменному порогу.
— Изя, — тихо зовет меня Рыжий и крепко берет за руку. — Идем со мной, — говорит он.
Говорит очень таинственно, я не понимаю, какие важные дела могут быть у Рыжего со мной. Он гораздо старше меня, и мы с ним вовсе не друзья-приятели.
Мы останавливаемся за тем самым домом, где мужчины давали
мне цветы, каждый по цветку. Рыжий прислоняется к стеле, вытягивает свою длинную руку и принимается вертеть пуговицу своей куртки.
Я жду.
— Я говорил с твоим отцом, а теперь хочу потолковать с тобой. Так говорит Рыжий, и по его непривычно серьезному виду я начинаю догадываться, о чем речь… — Изя, ты знаешь, что в гетто есть организация?
— Знаю.
— Ты знаешь, Изя, что нам нужно?
— Не знаю… Наверно, оружие.
— Это само собой. Но прежде всего нужны бойцы.
Сердце подскакивает к горлу, я чувствую, как холодеют кончики моих пальцев. Я давно ждал, что со мной заговорят об этом, но не думал, что это сделает Рыжий.
— Слушай, Рыжий, — отвечаю я, глубоко вздохнув. — Неужели ты думаешь, я не понимаю таких простых вещей.
Я замолкаю и жду, что будет дальше.;Рыжий чуть улыбается.
Ужасно смешной он, этот Рыжий. Когда улыбается вот так, ему остается только усы приделать, и будет вылитый кот. Вот-вот, кажется, приоткроет пасть и мяукнет.
— Я так и думал, что ты все понимаешь, — говорит Рыжий и добавляет: Организация разбита на тройки. Надо полагать, что и вас будет не меньше.
— Да… Да! Нас как раз трое. Янек, Эстер и я.
— Видишь, как все удачно! — радуется Рыжий. — Один из вас будет старший, командир, так сказать. Подумай. Кто будет командир?
Я думаю. Наверно, думаю слишком долго, потому что Рыжий, который стоит, прислонясь к стене и по-петушиному поджав ногу, успевает переступить раз, потом еще раз. Я понимаю, что больше тянуть нельзя, и говорю:
— Командиром будет Янек. Хорошо?
— Хорошо.
— Ты знаешь Янека?
— Знаю. Хорошо.
Рыжий провожает меня до самого дома.
— Ты знаешь, где я живу? — спрашивает он.
— Знаю.
— Приходите все трое через полчаса. Приступим к занятиям.
Рыжий уходит.
Я подбегаю к двери. Сегодня надо особенно торопиться. Я только умоюсь, надену голубую рубашку и помчусь к каменному порогу. Я схвачу Эстер за руку, позову Янека. Я расскажу им, и они запляшут от радости. Ой, как они будут радоваться!
Я не могу рассказывать Янеку про моего друга Хаима.
Зачем? Все равно ведь Хаим — это не я.
Разве я бы решился на такое, как Хаим?
Не знаю…
Я не буду рассказывать о Хаиме. Зачем?
Теперь мы-тройка.
Т р о й к а!
— Изя… Изя! — слышу я голос, который вот уж не думал услышать здесь.
— Эстер? Бузя? Откуда ты взялась? Мы стоим в коридоре, на лестнице.
Оказывается, Эстер ждала меня.
Свет здесь тусклый, но я вижу, что глаза у нее красные. Она припала ко мне, прижала голову к моей груди. Ее пепельные волосы щекочут мне щеки, и я боюсь шевельнуться.
Эстер плачет и говорит очень тихо:
— Изя… Янека увезли. Сегодня похватали много мужчин, и Янека тоже. Я стою окаменев; холодные, темные ступени прыгают у меня перед глазами./