тонкий струится сквозь
отверстия
утробные
легко и
тихо
и т
п
БАШЕННЫЕ ЧАСЫ
Часы на башнях бьют по очереди,
иначе друг друга они перебьют.
Христианский порядок, настоящий уют.
И приходит мне в голову - в час досуга
отчего же народы
не друг за другом бьют, а друг друга?
Это был бы гнев воистину благой
сперва бьет один, а потом другой.
Но, разумеется, подобная игра ума
при воздействии на политику бесполезна весьма.
КУСОК НОГИ
Идет-бредет из края в край
один кусок ноги.
Не дерево и не сарай
один кусок ноги.
На фронте вдоль и поперек
устрелян был солдат.
Кусок ноги остался цел
как если был бы свят.
С тех пор бредет из края в край
один кусок ноги.
Не дерево и не сарай
один кусок ноги.
ЧЕРЕЧЕРЕПАХА
Мне много сотен тысяч дней.
Они длинны и гулки.
Один из готских королей
растил меня в шкатулке.
Века шагали - шарк да шарк,
Им не было конца.
Я украшаю зоопарк
хейльброннского купца.
Пускай судьба моя слепа,
я не дрожу от страха:
я черепа-, я черепа-,
я черечерепаха.
СТАРУШКА С ПРЯЛКОЙ
Луна по небесам во тьму
спешит походкой валкою.
На севере, в большом дому,
живет старушка с прялкою.
Прядет, прядет... А что прядет?
Она прядет и прядает...
Как пряжа, бел ее капот
старушку это радует.
Луна по небесам во тьму
спешит походкой валкою.
На севере, в большом дому,
живет старушка с прялкою.
ИЗ ОБРАЩЕННОГО КО ХРИСТУ
От Матфея, 4;8
Смотрел с горы высокой Иисус,
И рек, - был мыслей ход Его таков:
Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,
Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,
Коль стану сорняком средь сорняков,
Коль стану человеком средь толпы.
Зрю дом и пашню, женщину, дитя,
Добротворения высокий дар,
И жизнь, и смерть проходят предо Мной;
А ныне день Мой мечется, летя
Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,
Чтоб воспылал в конце весь круг земной
Ты, подлинно объемля Небеса,
Не будь к мольбе о разъясненьи глух,
Я - это Ты; кто даст надежный знак,
Что Ты и Я - одно, что это так:
Открой Мои земные очеса,
На все, что суть Отец, и Сын, и Дух!
Отец, и Сын, и Дух! И все - одно!
Ты - человек, Ты равен всем иным?
Но это значит - Ты и червь, и дым,
И не Творец Ты, но земная тварь:
Нет, царство Неба не Тебе дано,
И разве что среди людей - Ты царь!
О дай свободу Мне, Я слишком слаб,
Творенью не сули неторный путь:
И алчу Я, и жажду отдохнуть
От бремени, что на меня легло...
Пусть послужу как человек, как раб,
Пусть буду человеком... Тяжело
Пал Иисус, зарывшись головой
В сухие терния, и так лежал
Как в судороге, и терзал траву,
А сумрак наплывал, и приближал
Грядущий день, являя наяву
Дня мирового холод мировой
И остужал чело... Он встал с земли,
С лица морщины горькие сошли,
Глаза светлее стали. И тогда,
Стерпеть не в силах детского стыда,
Вздохнул, смеясь и плача наконец:
Прости Меня, мой Сын и мой Отец!
ГОТФРИД БЕНН
(1886 - 1956)
ЛЕТОМ
Лучи голубизну вот-вот расплавят,
но этому случиться не дано.
Неужто никогда тебя не давит
тот факт, что ты и мир не суть одно?
Ты, отвечавший эрам и эонам
всегда стихом, всегда дрожаньем уст
"О, как ты слаб - по собственным законам...",
"О, как ты светел - потому что пуст..."
Ничтожества, урвав клочок от лавра,
своих заслуг прикидывают вес:
ты, жалкое подобие кентавра,
что смыслишь в тяжкой синеве небес?
***
Существуешь ли ты?
Позабыто начало,
середину - промчало,
дальше - край темноты.
Зачем стремиться к экстазу,
зачем ликовать гурьбой,
внимать заморскому джазу,
если вечер ни разу
не остался с тобой?
Преодоленье испуга,
рывок, достиженье вершин,
или просто - часы досуга,
плоскость гончарного круга,
глина,- быть может, кувшин?
В глине да будет сразу
тебе предвидеть дано
кувшин ли, урну ли, вазу,
розу, масло, вино.
ПРОЩАНИЕ
Я полн тобою, словно кровью рана,
ты, прибывая, бьешь через края,
как полночь, ты становишься пространна,
луга дневные тьмою напоя,
ты - тяжкое цветенье розы каждой,
ты - старости осадок и отстой,
ты - пресыщенье утоленной жаждой,
что слишком долго пробыла мечтой.
Решив, что мир - клубок причуды вздорной,
что он не твой, а значит, и ничей,
не в силах слиться с жизнью иллюзорной,
с неумолимой властью мелочей,
глядишь в себя, туда, где мгла слепая,
где гаснет всякий знак, любой вопрос
и молча ты решаешься, вступая
в тоску, и в ночь, и в запах поздних роз.
Не можешь вспомнить - было так иль эдак,
что памятно? что встречено впервой?
Взялись откуда - спросишь напоследок
твои слова и отсвет горний твой?
Мои слова, моя былая участь,
мои слова - да, все пошло на слом,
кто это пережил - живи, не мучась,
и более не думай о былом.
Последний день: края небес в пожарах,
бежит вода, все дальше цель твоя,
высокий свет сквозит в деревьях старых,
лишь самого себя в тенях двоя;
плоды, колосья - все отныне мнимо,
ничто уже не важно в этот час;
лишь свет струится и живет - помимо
воспоминаний,- вот и весь рассказ.
ДНИ-ПЕРВЕНЦЫ
Дни-первенцы, осенние восходы
над морем, там, где холод голубой,
свет над богатством вызревшей природы,
все старое заполнивший собой,
избыток далей, толп людских излишек,
далекий рог и песня тростника,
мелодия среди ольховых шишек
ты человечна, смертна и легка.
Дни-первенцы, осенние раздолья,
как жадно в детстве ждешь такого дня,
дни Руфи, сбора колосков у всполья,
когда уже очищена стерня
ах, да пойму ли, чем я нынче занят,
ах, что так властно явлено вблизи,
и даже астры запахом дурманят
сквозь голубые планки жалюзи.
Предел, иль переходная преграда,
иль океан, иль боги этих дней:
на чреслах - розы, гроздья винограда;
возврат древнейшей из земных теней.
Дни-первенцы, к осеннему простору
и к старому - низводят благодать,
плоды падут, восстанут тени: впору
все то, что есть, грядущему отдать.
ДНИ ОСЕНИ
Дни осени, по всем приметам,
впускают в кровь твою ростки:
пора кончать расчеты с летом,
смести с дорожек лепестки;
фонарь китайский на террасе
успел потухнуть и облезть,
и мысли о последнем часе,
задребезжа, внушает жесть,
строфа, оборванная немо,
листва, летящая, шурша...
Ты, мягких рычагов система,
ответствуй, где твоя душа?
САДЫ И НОЧИ
Сады и ночи - в глубоком
хмеле древнейших вод,
проглоченные потоком
артериальных темнот;
дыханье знойного ложа
равнинной, влажной страны
встает, печаль уничтожа
последней, пустой луны.
Лепестковым, розовым слоем
мир от сознанья закрыт:
пусть достанется он героям,
тем, кто спасает и мстит
Зигфриду, Хагену; сонно
вспомни: всего лишь одна
капля крови дракона
и смерть сразит колдуна.
Ночь антрацитных пиний,
полный пустот ярем,
влажных магнолий, глициний
развратный гарем,
бесстыдно трудятся оры,
ворохами - цветы, трава.
Усыпают подарки Флоры
шкуру немейского льва.
Древний, влажный, огромный
наклоняется лик;