как бы в театре. Цвет медовый
под облаками течет по краю.
Так нежен пламень под синевой небес.
Все вдаль уходит, ветками тальника
надежно скрыто. Лишь во мраке
черпает ведрами воду кто-то.
И сквозь листву подлеска вздымается
луны огромный шар, ярко-огненный,
пугливый. На ветру усталом
резко и долго кричат вороны.
ВРЕМЯ ОЖИДАНИЯ
Тишина
объемлет красоту
в движениях бедер Дианы;
в горной Грузии; в острие плавника
плеснувшей акулы; в луне над Владимиром,
над обрывами берега Клязьмы;
в пастушке, пришедшей к колодцу;
в веренице летящих цапель.
Скоро ль придешь ты, чтобы мог я сказать:
это было; или - будь по-другому
зажатым в зубах все равно
принесешь ты ответ:
как вошла тишина
в наше молчанье,
когда мы надолго заснули
друг у друга во сне.
ЛЕСНОЙ БОГ
Щербатая пасть,
ветвистые лапы, глаза
обросли камышом, дрожит
голова над горбатой спиной
через папоротники сюда
топает он, обдирает березы,
сминает
ветви ольшаника,
над вороньими гнездами
будит он ветер.
Но, не зная покоя, люди за ним
бредут - он убивает их внезапно,
в минуты, когда они счастливы.
Чу! В тумане шатается он,
пьяный мякотью ягод. Ласточка,
на его крик
прилети, моя птица печали.
СТАРАЯ ПЕСНЯ
Далек мой шумящий сон
ночной, мой снег. Пробужденье
словно крик! Твое эхо - зов голубиный.
Вот пришел я: дверь
под висячей
кровлей, плетень на песке.
Давным-давно на зеленом острове
побывал я на севере, где в изголовье моем
были волшебники - Диармуд и еще другие
с красными лицами. Я говорю
о том, о чем умолчал.
Там на берегу
обрывается полет ласточек.
Лишь серебряные флюгера
кричат сквозь ветер.
ДВОЙНАЯ ФЛЕЙТА
В краю пастушьем флейты послышались,
с потоком ветра в полдень воспрянули
два голоса-взаимоборца,
в зыбком сиянье взлетевших. Первый
стремится мимо веток шиповника,
другой - прыжками следом проносится
но склонам, по заросшем скалам,
вздыбленным, свергнутым, округленным.
Тревожишь, Марсий, реку фригийскую,
пока ночная рыба заплещется:
в глубинах зашумит, застонет
там, в тростнике, где зверье уснуло.
КРЕЩЕНИЕ ПЕРУНА
Киев, 988 год
Деревянного злобного бога,
который летает вместе с грозой,
коварный серебряный лик,
так Владимир сказал,
сбросьте с шторм, сбросьте в Днепр,
пусть привяжут к хвосту кобылы его,
пусть волочат его по песку,
так Владимир сказал.
Тогда пришли с железными шестами
мужи, двенадцать Владимировых мужей,
били его, и он не возопил,
так бросили они его в реку.
Огненный бог, плыви.
Он плывет.
С гневом кидает он перед тем
свой жезл на деревянный
мост. В испуге стоят пришлецы,
монахи длинноволосые,
Владимир стоит на мосту, он видит:
дети бегут, бежит голытьба
к берегу.
Восстань из воды, кричат они,
громовержец, выдь на свой брег,
люди кричат,
оседлай свою землю, как лошадь.
По стремнинам порогов летит
к узкому брегу Перун.
Там, где река рождается вширь,
где холмы выступают из леса,
в зарослях диких,
падает ветер,
на песчаную отмель несет он плачущий
серебряный лик.
Там
остался он, огненный.
За днепровскими порогами
в сумерках
поднялся громовержец,
именем новым, Илья,
наслал грозу, молния
поразила идола, жезл разбила:
растоптал громовержец новый
Перунов костер.
Вечно длится теперь на мосту
борьба. Голытьба
слышит порой деревянного идола.
Бейтесь, речет он,
бейтесь, дети мои,
я не вернусь.
ЖЕРТВЕННЫЙ КАМЕНЬ
Я слышу струи, шумно бегущие
в страну теней, но в отблесках пламени
они дрожат. Над берегами
неба червленое оперенье.
Лети же с ветром встречным, о ястреб мой,
взмахни крылами, взвейся над капищем
в тени совиной дремлет черный
камень в неверном дыму болота.
Обвит покровом чуждым ползучих трав,
к земле припавших, - зоркая птица, глаз
твой видит черный камень - старца,
вставшего гордо над водопадом.
Он числит сумрак, но не столетия,
но не снега, не луны, не сполохи,
он скажет ястребу: останься,
лебедю скажет: лети, мой белый.
ХАЙНЦ ПИОНТЕК
(р. 1925)
ОСЕННИЙ ВЫГОН
Гулко топочет
разномастное конское стадо.
Ощущаю всей кожей
наступленье поры листопада.
Можжевельник темнеет
у покосившихся прясел,
вести свои
до лета в траур окрасил.
Октябрьские лошади
посмотри на галоп табуна!
Изморось пота
на гривах летящих видна.
Разбежится табун,
вновь сольется, соединится.
Знаю, что скоро
он станет мне сниться.
Вновь жеребцы
затеют галоп одичалый:
гнедой, каурый,
соловый, чалый.
УТРОМ
"Начало" - слово; слог за слог,
а суть - совсем темна.
Я чувствую щетину щек
и не припомню сна.
Хлеб со сгущенкой - мой припас.
Попью и пожую.
Сосед поет. Кто там сейчас
стучится в дверь мою?
Настало время дележа
отпущенных часов.
Водопроводами визжа
день отомкнул засов.
ВСПОМНИВШИЙСЯ ПЕЙЗАЖ
Курится летняя дорога,
в пыли оттиснут каждый след,
и пахнет липою немного,
уже успевшей сбросить цвет.
Ворота выгона, где злится
и в прясла бьется кобылица.
Играю с полем в чет и нечет,
и гном люпиновой гряды
меня от мыслей не излечит,
коль, вылезши из борозды,
в меня пыльцою желтой кинет:
воспоминанье не отхлынет.
Я вовсе не ищу трофея
Земля да солнце средь небес.
Чего я жду среди шалфея
в пейзаже, что давно исчез,
в том дне, затерянном в начале,
в секундах, что давно промчали?!
ОКТЯБРЬ ПО БРЕЙГЕЛЮ
Проходит стадо: ряд голов,
направлены домой покорно.
Встал на колени птицелов
и ввысь глядит сквозь ветки терна.
Пастух с дубиной, деловит,
прогнал коров через распадок;
жаль, губы холодом кривит:
пусть воздух прян, да вот не сладок.
Там - всадник, дальше - батраки
ступают шагом напряженным:
им поскорей бы в кабаки
иль, даже лучше, прямо к женам.
Уйдут, и миру - грош цена.
И я пойду, следя в просторах,
как даль светла, как холодна,
и стану слушать листьев шорох,
и, желудь подобрав рукой,
класть прямо в шляпу - в кучку, в груду,
и наконец найду покой
и все, что рассказал, забуду.
ПЕРЕМЕНА МЕСТ
Словно тучки пролетают,
только миг - и нет,
но за ними, вместе с ними
я шагаю вслед,
между дверью и доверьем
мечутся листы
в блеске ночи воробьиной,
место, где же ты?
Место, это значит - время.
В тропках между скал,
в пригородах, на скамейках
место я искал;
я ложился спать порою
прямо в тростнике,
о, неслыханное счастье
быть на островке!
Здесь и там: струится время
значит, переезд.
Ни движения, ни цели
только смена мест.
Драгоценнейший подарок
бытию в миру:
счастье выдоха и вдоха
на сыром ветру.
ПОМЕТКИ ПАВОДКОВ
Поодиночке - днем, в ночи - вдвоем.
Нам кажется необычайно важным
измерить в море чистый окоем,
вести подсчет порывам ветра влажным;
отметить, как легко жужжит пчела,
насколько звезды ярче временами,
как много бед, и нежности, и зла