Анэ оглядывается по сторонам – ничего и никого. Все тихо и спокойно, так, как и должно быть. В будущем у воздуха совершенно другой запах – неприятный, отдающий пылью и грязью, но этот запах кажется ей самым лучшим на свете. И теперь, наблюдая за небом и льдом, Анэ понимает, насколько устала. Отойдя от берега, она пробует лечь на заснеженные камни – и ворочается долго, прежде чем нащупать спиной ровный участок. Накрывает себя тяжелым меховым капюшоном, кутается в анорак и в конце концов перестает что-либо видеть. Телу тепло, его не касается даже ветер.
Последнее, чего хочет Анэ, – это вернуться в темноту, за стены дома, где она лежала каждую ночь, все годы своей жизни. Здесь, под открытым небом, новое чувство свободы можно ощутить и вдохнуть полной грудью. Анэ медленно проваливается в тревожный сон, из мутной пелены которого пробиваются крики отца и тягучая ритуальная песня.
1800, 19 апреля, 21:00
В снежной хижине[3] тихо и спокойно.
Анэ разглядывает белый потолок, пытаясь найти в нем что-то новое, незамеченное за зиму. Но видит лишь засохшие красные пятна, почти корочки – знакомые настолько, что она с закрытыми глазами может указать их точное расположение. Крови в хижине пролилось много.
Этим Анэ и занимается весь день – лежит, рассматривает и напевает что-то себе под нос, тихо-тихо, чтобы никто ее точно не услышал.
Отец ушел рано утром, сказав ей лежать и ждать, – и Анэ лежит и ждет. Она привыкла занимать себя простыми делами, и главное – не жаловаться.
Но когда раздаются тяжелые шумные шаги, она встает с лежанки и застывает на месте, выпрямив спину. Ждет. Отец придет и затопит в лампах китовый жир, и ей наконец-то не придется мерзнуть, кутаясь в меховые одеяла.
Но отец приходит с кое-чем другим.
Еле-еле его крупная фигура проталкивается в маленький вход хижины, и вот он уже распрямляется, вырастает над Анэ. Она ловит на себе его взгляд: внимательный, строгий, и глаза его немного сужаются, готовясь выхватывать из тьмы любые признаки опасности. Спустя бесконечно долгое мгновение – взгляд прикован к ее лицу, губы и брови неподвижны, на ресницах застыл иней, – отец тяжело вздыхает и делает шаг вперед.
А вместе с ним в хижину заходит трясущийся карлимаацок[4] – голый, ростом чуть ниже самого отца. С него клочьями свисает синяя кожа, обнажая серые кости. Он идет медленно, едва передвигая мертвыми ногами, а в руках держит окровавленные медвежьи шкуры – их так много, что они кажутся Анэ кучкой старых покрывал.
– Сегодня во всем слушайся меня. Нас ждет важный ритуал: я на тебя рассчитываю.
Анэ кивает, не решаясь оторвать от него взгляд. И опирается ладонями о лежанку, готовая по первому приказу встать и пойти на помощь.
Отец никогда раньше не просил его слушаться. Эта просьба всегда была приказом и висела в воздухе – сгущалась, охватывала Анэ с ног до головы, приковывала к месту. С самого детства она знала: отцу нельзя сопротивляться. Поначалу в ней зарождались слабые ростки свободы – но и они растворились и умерли, когда отец спас соседнее поселение от голода. То было жестокое, злое время, когда все киты исчезли, а олени и медведи ушли из тех земель. Местный ангакок давно умер, не оставив ученика, а охотники стали погибать один за другим. Лишенные еды и надежды, люди пришли к отцу Анэ и попросили помощи. И эти гости, и соседи Анэ – все взрослые и дети наблюдали, как отец много часов стоял коленями в снегу, стонал от боли и шептал что-то неразборчивое. Долгие, холодные часы. И очнувшись, он четко назвал имена людей, прогневавших духов и обрекших поселение, и приказал им оставить все свое имущество и перебраться в другие края.
Люди послушались его беспрекословно. С тех пор соседнее поселение процветало, Анэ же поняла – что бы отец ни делал, его будут слушаться и ему будут благодарны. Потому что только он способен протянуть невидимую связь между ними и духами, от которых зависит будущее людей. Только он. Тогда еще маленькая Анэ пришла к мысли, что отец может и ее лишить тех скудных вещей, что ей принадлежали, и прогнать из дома, обречь на холод, голод и одиночество. И люди его послушают. Согласятся.
Потому что ангакок – это сила, власть и страх, соединенные в человеке.
Отец вытаскивает из-за спины мешок и с громким звоном сбрасывает его на землю. Он садится на снежный пол и начинает разбирать предметы – амулеты, маски, кинжалы и окровавленные шкуры. На мгновение в его пальцах мелькнул моржовый мочевой пузырь и несколько медвежьих зубов – и чем больше Анэ за ними наблюдает, тем сильнее нарастает в ее теле тревога. Потеют ладони, громче бьется сердце. И огонь в жировой лампе танцует все быстрее, отражаясь в глазах отца и снежных стенах.
3
Иглу – это ошибочное название для таких жилищ, сами же гренландцы называют их снежными хижинами.