Да и все это сейчас неважно. Анэ не пробудет тут слишком долго. Насмотревшись на еду, она особенно четко понимает свою задачу – найти, из-за чего сорвался ритуал, и забыть это как тягучий, страшный сон, который никогда больше не вернется в ее жизнь. Развернувшись, Анэ выходит в коридор и быстро обнаруживает самую большую дверь – видимо, она служит входом в дом. Нащупывает холодную ручку, вертит ее, пытаясь открыть – и, наконец разобравшись, медленно открывает дверь и встречает звон десятков голосов. Слепящий солнечный свет, от которого тут же приходится заслониться рукой. Очень много шума и движения, такого, что хочется крепко закрыть уши и заставить себя исчезнуть.
Мужчины и женщины переговариваются, дети бегают и кричат. Маленькие черные точки, рассеянные на снегу. Стоит ей сосредоточиться на ком-то одном, как человек перестает быть точкой и вырастает в большую темную фигуру.
В конце улицы начинают лаять собаки – целая свора, привязанная к большому желтому дому. Он наполовину погребен под снегом – край желтой стены восстает из беспорядочных сугробов. Собаки поднимают лапами целые снежные комья, пытаются вырваться, убежать – но железная цепь раз за разом возвращает их на место. Черные фигурки оборачиваются на лай, кто-то медленно идет к ним.
Повсюду раскиданы разноцветные дома. Анэ таких цветов, кажется, в жизни не видела. Буйство красок вызывает острую тревогу, такую оглушительно громкую, что она тут же закрывает дверь. Теперь перед глазами маячит лишь темная поверхность – и с этим она может смириться. Стоять и смотреть на дверь, пока тело не начнет обволакивать усталость. Анэ тепло и холодно, спокойно и страшно, и под кожей клубится неизвестная сила, разгораясь и стремясь наружу. Хочется убежать, спрятаться, но если ей нужно вернуться домой, то сделать это получится только здесь. В месте, где есть ангакок, где ей почему-то помогают, – в месте, откуда она не может выбраться сама.
Анэ слабо улыбается, представляя, как отец кладет руку ей на плечо. Как он тяжело дышит за ее спиной и обязательно держит спину ровно – никто не должен догадаться, что происходит на самом деле. Всегда расправленные плечи, ровная спина. Анэ выпрямляется, делает несколько коротких вдохов и вновь открывает дверь.
В глаза бьет яркий дневной свет, но к этому она уже привыкла. Немного морщась, Анэ осматривает раскинувшуюся впереди улицу. Дом Анингаака, кажется, стоит на холме – она смотрит сверху вниз, как по дороге бегают дети, как идет охотник, нацепив на спину, словно одежду, тело медведя. По его кожаному анораку стекают красные капельки крови.
Чуть помедлив, Анэ делает шаг вперед. Одна из черных точек останавливается, и Анэ замечает в ней круглое детское лицо и большие глаза. Ребенок показывает на нее пальцем и дергает за шкуры кого-то из родителей. Одна из собак издает протяжный лай, и люди резко замолкают.
Зажмурившись, Анэ быстро ступает назад и закрывает дверь. Она не может сейчас скрыть свое беспокойство. Не страх – а именно беспокойство, неприятно ползущее по спине. Откуда появились все эти дома, чем живут и как мыслят новые люди, верят ли они в ритуалы и духов так же сильно, как сама Анэ, – все эти вопросы застывают в воздухе и оседают на коже противной пылью.
Поселок – так называется эта россыпь домов по снегу. Жизнь, заключенная в дерево. Поселок Инунек.
Анэ пытается представить, как выходит из дома и спокойно идет по улицам. Как ловит на себе любопытные взгляды. Как слышит беспорядочный гул, гул стольких людей, скольких она никогда в жизни не встречала. Голову сжимает неведомая сила, так крепко, что она тихо стонет от боли, – тело тут же откликается дрожью, по ноге проходит судорога. Анэ вдруг становится неуютно не только в Инунеке, но и в собственном теле, которое живет своей жизнью. Хочется выскочить из него, обернуться бесплотным духом и улететь назад в прошлое – но нельзя, нельзя, об этом говорят их разноцветные дома, говорят ощущения в новом теле, говорят воспоминания о той страшной, черной боли, после которой она оказалась здесь.
Нельзя. Надо терпеть. И молчать.
Помедлив, Анэ возвращается в комнату, где спала, плотно закрывает дверь, садится на скрипучую кровать и выжидает. Обнимает руками колени, прижимая их к себе как можно крепче. К этому она привыкла – сидеть и смотреть на ближайшую поверхность, часами ожидая отца, не разрешая себе пошевелиться.
Смотреть и ждать. Погружаться в холодную пучину собственных мыслей и отрывочных, темных воспоминаний, от которых бегут неприятные мурашки по ногам, по рукам, по всему телу. Каждая мысль, каждый образ из прошлого ведет ее к смерти – жаркий огонь, холодный пот на лбу умирающего человека, китовые кости, головы белых медведей, обмазанные жиром. Тела, завернутые в шкуры оленей. Жизнь, постепенно гаснущая в глазах соседей. Благодарные улыбки людей, пришедших к отцу издалека. Боль на его лице, дрожь по всему телу, пока он стоял и просил духов о помощи – в темной хижине, в тишине, и лишь вздохи и шепот его напоминали, что отец еще жив.