Анэ прекрасно знает, что ни они с отцом, ни жители Инунека – не одни. Силы природы наблюдают и ждут. Каждый луч света, каждый камень, каждый порыв ветра – все напоминает ей о том, что есть вещи, которые никогда не сотрет время. Во всем, что есть в мире, заключены души, которые наверняка видят больше, чем Анэ.
И ей придется к ним обратиться, если она хочет вернуться домой.
Стук в дверь.
Анэ садится, гордо распрямляя плечи. Умом она понимает, что это может быть только Тупаарнак – но в ней зреет тревога, мерзкая и страшная. Анэ пытается отмахнуться, но вместо этого тревога лишь сильнее вгрызается в нее.
Ты не дома. Ты не в безопасности. Здесь все – чужое.
Дверь открывается, и в комнату заходит мужчина в черной одежде. Встает на пороге – морщинистое лицо, поджатые тонкие губы, темные волосы безжизненно свисают с плеч – и смотрит ей в глаза, внимательно и строго. Проходит несколько мгновений – Анэ сидит неподвижно, не в силах пошевелиться или отвести взгляд, – и мужчина тяжело вздыхает. Делает шаг вперед, тихо закрыв за собой дверь.
Анингаак. Анэ уже спрашивала себя, как же выглядит ангакок этого места, и думала, что он должен быть похож на отца, и от этой мысли все внутри нее сжималось.
– Привет. – Анингаак стоит там, где Анэ до этого представляла отца, и тихонько ей улыбается.
В руке он сжимает бубен – точно такой же, за каким она наблюдала все годы своей жизни. Он ничуть не изменился. Светло-коричневый, облезлый, с оленьей шерстью по краям. Явно легкий – Анингаак удерживает его даже не рукой, а тремя пальцами.
– Привет, – шепчет Анэ, смотря куда угодно – на дверь, на бубен, на стены, – но не на него.
– Ты Тупаарнак толком ничего не сказала, но мне нужно знать. Как тебя зовут? – Анингаак тоже, кажется, на нее не смотрит, и Анэ вздыхает с облегчением.
Мягкая поверхность бубна. Чуть напрягшись, Анэ может почувствовать на подушечках пальцев ее ворсинки. Анингаак держит его так неуверенно, что вот-вот должен уронить…
– Я Анэ.
…и роняет.
Анингаак вздрагивает и быстро поднимает с пола бубен – Анэ видит, как пальцы его касаются ковра, как трясутся, как всей поверхностью ладони он опирается на кожу бубна и, помедлив, быстро его хватает, возвращается на место, – бурчит извинения, которые до Анэ доходят лишь отрывками.
– Ты видела раньше такой бубен? – спрашивает он ее почти сразу, как поднимается, и в голосе его уже почти не слышно дрожи.
– Видела что-то похожее, – чуть помедлив, отвечает Анэ.
Она не верит ему, не верит, что он может быть как отец. Но какое-то глубокое чувство заставляет ее говорить правду.
У Анингаака слишком большие уши, слишком большой подбородок, слишком далеко посаженные глаза. Но глаза эти – она видит, она все-таки решается в них заглянуть – отдают неведомой силой и добром. Прямо как у отца. Анэ смотрит в них слишком долго и ничего не может с собой поделать – кажется, из черноты этих глаз до нее донесется отцовский голос и скажет ей, что нужно сделать, чтобы вернуться домой.
Но этого не происходит. Анингаак улыбается и подходит к ее кровати.
– Знаешь, как пользоваться?
Анэ мотает головой, не отрывая взгляд. Ей не разрешали даже трогать бубен – но пару раз, еще в детстве, она все-таки вертела его в руках, пока отец спал или отходил на охоту. Она тогда пробиралась в снежную хижину, разглядывала по очереди каждый из отцовских предметов, пока не останавливалась на бубне – он всегда лежал где-то, спрятанный от чужих глаз, – и с благоговением ощупывала его неровную ворсистую поверхность. Но ничему она, конечно же, не научилась.
– Давай покажу.
Ей хочется спросить «зачем?» – но, как и с отцом, она не решается даже открыть рот. Она смотрит на свои бледные, покрытые шрамами руки и невольно протягивает их к Анингааку.
– Я хотела бы вернуться домой, – шепчет она невольно. И вздрагивает, когда понимает, что сказала это вслух.
Она не решается посмотреть на ангакока, но он жестами призывает ее встать, и Анэ тут же встает. Взгляд цепляется за ожерелье, на котором красуется белый медвежий зуб, – Анингаак дотрагивается до него на мгновение и отпускает.