— Интересно, что вы этим хотите сказать? — бросила она.
— Ровно то, что сказал. Его история звучит неубедительно. Она что-то подозрительно проста. Сам все сочинил, или вы научили?
— Мистер Марло, — проговорила миссис Мердок зловещим голосом, — вы сильно рискуете.
Я махнул рукой:
— А кто не рискует? Хорошо, допустим, ваш сын сказал правду. Но Морни будет все отрицать, и нам придется начинать все сначала. А Морни обязательно будет все отрицать, ведь в противном случае его заподозрят в двух убийствах.
— Что ж тут удивительного? — взревела она.
— Подумайте сами, зачем Морни, человеку со связями, протекцией и положением в обществе, идти на убийство вместо того, чтобы просто продать взятую под залог вещь? По-моему, это не имеет никакого смысла.
Старуха смотрела перед собой и молчала. Я улыбнулся ей, так как знал, что сейчас наконец-то ее обрадую.
— Я нашел вашу невестку, миссис Мердок. Даже как-то странно, что ваш послушный сын не говорил вам, где она.
— Я его не спрашивала, — сказала она привычно тихим — для себя — голосом.
— Она опять, как и раньше, поет с оркестром в клубе «Веселая долина». Я говорил с ней. Крепкий орешек. К вам большой любви не питает. Вполне возможно, она-то и взяла монету — отчасти назло вам. Возможно также, Лесли догадался об этом или узнал и выдумал всю эту небылицу, чтобы выгородить жену. Он уверяет, что очень ее любит.
Старуха улыбнулась. Нельзя сказать, что улыбка очень ее красила. И все же это была улыбка.
— Да, — с чувством сказала она. — Да. Бедный Лесли. Так на него похоже. Но в таком случае… — Она замолчала, и лицо ее расплылось в почти безотчетной улыбке. — …В таком случае моя дорогая невестка может оказаться причастной к убийству.
— Думаю, вы были бы только рады, — заметил я после паузы, дав ей возможность вдоволь насладиться своей догадкой.
По-прежнему улыбаясь, она кивнула. Она была так увлечена самой идеей, что не сразу почувствовала грубые нотки в моем голосе. Потом лицо ее напряглось и улыбка исчезла. Поджала губы и процедила:
— Мне не нравится ваш тон. Совсем не нравится.
— Еще бы. Мне он самому не нравится. Мне многое не нравится. Не нравится ваш дом, сильно смахивающий на тюрьму, вы сами, вымученная улыбка вашей секретарши, ваш прохвост-сын, вся эта история. Не нравится, что от меня скрывают правду, что лгут на каждом шагу…
И тут она завопила. Перекошенное от ярости лицо покрылось красными пятнами, глаза вращались от бешенства, голос срывался от ненависти:
— Убирайтесь! Вон из моего дома! Немедленно! Убирайтесь!
Я встал, подобрал с пола шляпу и сказал:
— С удовольствием.
Смерил ее усталым злобным взглядом, подошел к двери, открыл ее и вышел. Держась за ручку застывшими пальцами, бесшумно закрыл ее и тихо щелкнул замком. Просто так.
22
Я услышал за спиной быстрые шаги, меня окликнули, но я продолжал идти, пока не оказался в гостиной. Тут я остановился, обернулся и дал ей догнать себя. Она запыхалась, глаза выскакивали из-под очков, а в светлых, с медным отливом волосах плясали веселые солнечные зайчики.
— Мистер Марло? Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите. Вы нужны ей. Правда, нужны!
— Не может быть! Я вижу, у вас на губах сегодня светлая помада. А что, вам идет.
— Пожалуйста! — Мерл схватила меня за рукав.
— Ну ее к черту! Пусть утопится в озере, так ей и передайте. Марло тоже не железный. Пусть утопится сразу в двух озерах, если в одном не поместится. Шутка.
Я посмотрел на ее руку на моем рукаве и погладил ее. Она быстро отдернула руку. В глазах застыл ужас.
— Пожалуйста, мистер Марло. Ей плохо. Не бросайте ее.
— Мне тоже плохо, — проворчал я. — Хуже некуда. Чего плачете?
— Я очень привязана к ней. Правда. Я знаю, она грубая, резкая, но сердце у нее из чистого золота.
— Плевать я хотел на ее сердце. Мне на ней не жениться. Она старая жирная врунья. Надоела она мне. Конечно, ей плохо, но и я не «скорая помощь». Я хочу знать правду.
— О, я уверена, если бы вы только набрались терпения…
Тут я — неожиданно для себя — обнял девушку за плечи. Она отлетела фута на три. В глазах ужас.
Тяжело дыша, мы уставились друг на друга: я — с открытым ртом, что со мной, увы, случается; она — крепко сжав губы. Ее узкие бледные ноздри дрожали, а лицо побелело настолько, насколько позволяла плохая косметика.
— Скажите, — медленно проговорил я, — с вами, когда вы были еще совсем девочкой, что-то произошло?